Аристотель не приспосабливался к принципу полноту в Тимее Платона. Поэтому он не выдвигал гипотез вроде «природа не делает скачков» (Линней, 1751) или «все что может быть – существует» (Бюффон, 1749). Аристотель не предполагал, как потом Линней, что множество основных видов предетерминировано логически (очень важно! Именно создание Линнеем своей морфологической системы признаков навело Линнея на мысль, что сама структура признаков заранее определяет наличные виды – в этом месте потом множество раз поскальзывались точно так же, как Васильева Лар.Н. – по той же причине: как только выдвигается искусственная система признаков (Васильева – грибы – признаков очень мало, и потому возникают псевдокомбинативные ситуации), как сразу возникает мысль о решетке и детерминации немногими рядами признаков) и следовательно доступно рациональным предсказаниям. (Сначала исследователь говорит, что виды отличаются только по таким-то признакам – он создает морфологию. Потом он замечает, что эта система конечна и именно поэтому все, что может быть, уже потенциально схвачено в данной системе. Освободиться от этого позволяет только введение новой морфологии и осознание, что признаки творит, в частности, систематик). Ненормальные вариации форм в 19 веке вели к мысли о постепенных градациях признаков. Аристотель также видел уклонения, его базисное фолк-понимание живого мира приводило к представлению о существовании провалов (gaps) в природе. В отличие от современных ученых, Аристотель не объяснял известный мир повседневного опыта через эпифеноменальные проявления глубокой скрытой реальности. Скорее, Аристотель имел в виду наше обычное понимание мира, как мы обычно понимаем его, не опровержение «наивного реализма», а упрощение его. Практически, это средство знать, как и почему свойства интуитивно схватываемых видов генерализованы в некие идентичности, по степени и по аналогии, средство знать. Какие индивиды относятся к каким видам, как отнести каждый родовид по сущностным признакам к жизненной форме (megiston genos) и функциональные признаки каждой жизненной формы возвести к жизни в целом.
|||(Кажется, Атран еще более радикален. Истинно-научными, теоретическими объяснениями он полагает только молекулярно-биологические и генетические соображения конца ХХ века. До того продолжалось в тех или иных формах «претеоретическая» фолктаксономия. Аристотель в том или ином формате. Так что обычнейшая ошибка у плохих историков – время собственной жизни считается выделенным и обладающим всей полнотой истинных знаний. А вся прошлая история спокойно запихивается в одну стадию «подготовки к пониманию истинной сути вещей»).
Для лучшего понимания мира здравого смысла Аристотель вводит в науку организующие принципы. Но что началось как восприятие здравого смысла, то продолжается в виде отвержения скрытых причин и невидимых сил. Эпистемолог должен заключить, что мы продолжаем в своей жизни руководствоваться здравым смыслом, но в мире науки он непригоден. Мир научных знаний контринтуитивен. Историк должен понять, что наука эволюционирует малыми шагами в ответ на безуспешные попытки иметь дело с необычными, странными, удивительными фактами. Но начиналась наука у Аристотеля иначе – «Мы должны доверять впечатлениям больше, чем теориям, и теориям – столь долго, пока они следуют за феноменами».
Долгое время жили даже не теофрастовыми текстами, а Диоскоридом и трудом, принимаемым за Аристотелев утерянный, но это текст Магнуса и пр. Только гербалисты 16-17 вв. – немецкие, итальянские, голландские – вытащили ситуацию. Таков Fuchs, один из отцов ботаники. Гербалисты управляли транскрипцией народного понимания теми способами, которые способны выйти за границы локального времени и пространства. Появилась идея всемирной системы растений. Ранние европейские классификаторы все еще следовали образу «местного фолка», локального знания – сводили неизвестную фауну и флору к разновидностям известной. Dughi 1957 замечает, что номенклатура древних греков да и латинян не фундаментально отличается от обыденной ботанической терминологии, например, той, что принята на юге Франции, в Провансе. У Теофраста результаты походов Александра… баньян просто объявлен индийским вариететом средиземноморской фиги. Экзоты запихиваются в сетку местных растений, объявляются просто дальними уклонениями. Три немецких отца ботаники – Отто Брюнфельс, Иероним Бок (=Трагус), Леонгард Фукс. Основное различие между народными травниками и ренессансными гербалистами – в наличии оригинальной системы ссылок. Для них типом являлось чаще древнее описание, чем локальное. Поэтому они вставляли новые виды своей фауны в античные работы. Иногда обозначали биномиалами – но это еще не свидетельствует о наличии современной идеи рода. В фолктаксономии биномиал – низший вид, подчиненный уровню родовидов. Часто это вариететы местной флоры или фауны. Отличаются очень немногими (2-3) морфологическими признаками. Язык подсказывает биномиалы для таких вариаций, но это не значит, что такие таксоны осознаются как особый уровень реальности, как ранг. Такие группировки не создают униформную страту по их восприятию, их не фиксирует познавательная позиция в классификационной схеме. Натуралистическая техника гербализма достигла высшего выражения у Валериуса Кордуса. Новый эвристический уровень благодаря Луке Джини в Италии – делал гербарии и менялся экземплярами. Эта инновация – гербарий – вместе с выбором латыни как общего языка, создала большие возможности коммуникации между гербалистами.
Замечание: за век до того в Китае достигнута очень натуралистическая техника изображения цветными чернилами и шелком. Соперничала с живописью Боттичелли и Дюрера. Более того, в Китае в это время использовалась техника ксилографии. Картины были очень достоверные. А вот связь с морфологическими описаниями была слабая. В северном Китае до 19 в. появлялись аналитически устроенные морфологические описания к иллюстрациям. В конце 16 века составлялись довольно богатые морфологические описания, но иллюстрации к ним были очень бедны, особенно в сравнении с Фуксом и Боком. Итак, не возникло сцепки между натуралистическим рисунком и аналитическим описанием растения. Кроме того, не возникло качественно редукцируемой структуры, которая могла быть объективирована в фиксированной пространственной перспективе ренессансного искусства с ее представлениями об «истинной природе», излагаемой нейтральным тоном схоластического дискурса.
|||(Не возник «безличный взгляд», без которого нет современной науки. Если мы попытаемся коротко высказать – что это за взгляд, мы придем к очень простому положению: это отличие антропоцентричной точки зрения от «безличной», космической, «объективной», которая помещает наблюдателя везде, лишая его тела)
Наличие идеи «мирового каталога» позволяло стремиться к объединению локальных традиций. Туда включались экзоты, древние античные описания и местные фауны и флоры. Локальные флоры не становились провинциальными. А освещались в рамках широкого взгляда на мир. В завершение Иоганн Баугин и его мл. брат Каспар описали 6000 видов растений. Кульминация гербализма в Западной Европе. Роль К. Баугина как «предшественника» несмотря на множество современно понимаемых видов, родов и семейств – много менее ясна, чем обычно полагают историки биологии, не знакомые с фолкбиологией. (То есть это у Атрана все еще «претеоретическая» стадия).
В отличие от Турнефора Баугин давал особых описаний родов, в отличие от Линнея он часто не обозначал принадлежность к семейству, в отличие от Рея он не отмечал признаки, которые могли различать виды как таковые. Фактически отличия книги Баугина и текста Плиния не так уж и велико. Может быть, даже Плиний больше подходит на роль предшественника Турнефора, Линнея и Рея. У Баугина много больше видов, чем у Плиния, но принципиального различия в использовании номенклатуры нет. Фактически нет отличий между фолкноменклатурой и пониманием отношений семейств – и Плинием и Баугином.
Андреа Чезальпино был тем, кто первым проложил путь интеллекту к описанию множества чувственных форм. Чезальпино Questionibus Peripatetics 1571 соедржит основные ориентиры аристотелианской экзегезы в Ренессансе. А в De plantis libri эмпирические ботанические проблемы уже занимают отдельное место и совершенно отделены от неэмпирических концептов схоластики. Имеется два следствия «аристотелианского эссенциализма» - догма постоянного числа вечных видов (Hull 1965) и доктрина что любой индивид несет с необходимостью свойства, принадлежащие виду таким образом, что эти свойства, которые определяют сущность вида, создают индивид как особенный индивидуум (Quine 1966). Эти признаки характеризуют эссенциализм Чезальпино, но – важно заметить – они не относятся к Аристотелю. Более того. Метод логического деления, примененный Чезальпино, значительно отличается от метода Аристотеля. Для А. естественные виды представлялись темпорально и пространственно ограниченными популяциями, индивидуумы которых несли следы процесса их генезиса. Виды несли черты эмпирической необходимости как части природы. Эта необходимость не вечна, потому что нормальные условия развития и роста могут изменяться (automaton). Необходимость конвенциональна и «после факта». Это не абсолютная, а priori каузация в смысле направленной к благу богоподобной силы. Для Аристотеля и Чезальпино форма (эйдос) или душа (псюхе) организма отвечает за физическую организацию и витальность. Но у Аристотеля жизнедающий принцип (архай) и имманентная форма (дюнамис) являются только отцом и непосредственным предком. Материальное наполнение следует иным каузальным процессам, зависящим от идеального направления, которым идет актуализация формы. Имманентные формы, которые принимают индивиды одного вида, сходны, но не идентичны. Таким образом, для Аристотеля некая форма может себя осуществить, только когда выполняются определенные условия в окружающем мире. А. принял термин natura для 1) потенциально развивающихся индивидов 2) актуальных процессов развития 3) финального результата такого развития. Эти разные случаи тесно связаны, но различны относительно материального выполнения. Это не так в случае Чезальпино, у которого коллапсировали все три случая в единое выражение божественного творения. Для Чезальпино виды не нереализованные идеальные тенденции индивидуального развития в определенных материальных условиях природы sub specie universalitates. Это имманентные формы материальной реализации бога на земле sub specie aeternitatis – поддерживает такое понимание Чезальпино цитатами. Чезальпино принимает Аристотелеву реалистическую эпистемологию и – противник платонизма, не допускает существования форм без материального содержания, но к этому всему добавляет тяжелую дозу христианской теологии, которая неизбежно имеет неоплатонический уклон. Для Аристотеля и Чезальпино человеческий разум скорее схватывает объекты чем конструирует их. Более того, мир, который нам является, который проявляется в зримых манифестациях – является фундаментальным и единственно существующим миром. Таким путем разум схватывает, что является универсалиями в индивидуальном (universalia in rebus). Но у Аристотеля в подлунном мире индивиды аналогичны небесным образцам, а у Чезальпино – идентичны образцам. У Чезальпино христианский космос, все движения в котором вечны, совершенны по воле недвижного Бога. Чезальпино следует Альберту Великому, а тот – Фоме Аквинскому. Виды являеются по своей природе длящимися актами. Знание универсалий есть высшее, совершенное, истинное, вечное, универсальное знание. У Аристотеля виды = естественные родовые линии, линьяжи существуют в мире только как агрегации индивидуальных сходств, но не идентичны обеим формам – актуальной и потенциальной. Более того, виды существуют в разуме. В аристотелевском космосе физические силы оперируют среди 4 элементов в подлунном мире, а небесные тела управляются геометрическим совершенством. Чезальпино отверг дуализм – но не как Галилей, у которого физическая причинность пронизывает весь космос, но скорее так, что подлунная реальность также достигает совершенства. Этой позиции следует Чезальпино, разрабатывая новую концепцию естественной истории и таксономии. Он зашел даже дальше, чем гербалисты, в выкручивании объекта исследования из его действительного расположения в природе. Чувственная оценка, иная чем чисто черное или белое представление зрения, виртуально высвобождалось из всех описаний, таких как экологическая ситуация. Все взаимодействия между человеком, животным и растением игнорировались. (То есть Атран провозглашает Галилеем биологии – Чезальпино). В результате все организмы подлежат каждый своей природе и являются зрелыми и развитыми формами, прямыми манифестациями Бога на земле. Отношения между разными природами – вечные и неизменные – это отношения между чувственно ощущаемыми видами в разуме Божественного Геометра. Результатом должен стать формальный анализ внутренних причинных отношений (substantia) Caesalpino 1583. (стр. 141 у Атрана). Теперь у Чезальпино возможен формальный анализ взаиммотношения причин (=видов, природ) без обращения к аристотелевскому функциональному анализу, который был необходим для изучения развития натуры под влиянием данных материальных условий.
|||(интересно: становление европейской науки было еще одним проявлением «борьбы за единобожие», за монизм. При этом с какой стороны подходить к монизму – безразлично. Можно пытаться математизировать изменчивый мир или напротив пытаться увеличить вариабельность математического аппарата)
При создании процедуры универсальной таксономии появляется задача игнорирования локальных обстоятельств. Только на этом пути можно надеяться редуцировать хаотическую множественность чувственных форм. Классификация имеет целью полное подразделение (diaeresis) и сборку (synagoge) всех современных видов. Чезальпино решал очень различные задачи. Для Аристотеля было необходимо знать все виды, подлежащие данному роду. Для Чезальпино надо было знать разные роды до того, как стали известны все виды – если не известны роды, виды будут описаны ошибочно Caesalpino 1583. Для этого нужна категория, которая вмещала бы гомогенные роды, была удобна для запоминания большого числа растений, делая как бы их резюме. Надо распределить множество форм в понятные эквивалентные классы. Для этого надо иметь фиксированные критерии для видов –в том числе для будущих, еще не открытых видов.Без таких критериев нельзя установить единый уровень базовых видов. Такой критерий должен носить морфологический характер и быть обычно воспринимаемым константно признаком и должен быть константным согласно божественному плану. Следует принять, что среди вариаций материальных условий существуют постоянные типовые виды. Выделенный из своего окружения и условий фолквид конвертируется в абстрактный тип, который может занять место в универсальной таксономии.
Критерий вида, как часто считают, ввел Рей (Stearn, 1957:156; Mayr, 1982: 256). В действительности это сделал Чезальпино – в De Plantis: «...малые различия между растениями не всегда означают видовые различия, часто листья. Цветки и другие части видоизменяются в зависимости от местоположения и условий произрастания… подобное порождает подобное согласно природе и в определенном виде» Caesalpino 1583:26. Проблема вариаций морфологического типа, которая так возбудила Аристотеля – была редуцирована.
Как и многие другие североиталийские мыслители, вышедшие из комментирования Аристотеля, Чезальпино в большей степени следовал Organon, чем биологическим работам А. Из этого следовала большая степень свободы от обременения многочисленными тонкими эпистемологическими обстоятельствами, которые в Аристотелевой биологии появляются в связи с пониманием непостоянства подлунного мира, который включает органическую жизнь. В результате изучение органической жизни могло следовать процессам, которые ранее наблюдались только у небесных форм. Атран другим зародышем новой биологии – неаристотелевой – признает Гарвея.
Для Аристотеля виды являются универсалиями, которые репрезентированы возможностями для направления траектории оптимального индивидуального развития. Строго говоря, в мире нет универсалий, существуют только индивидуумы. К сожалению, индивиды не могут быть познаны как индивиды, но только с точки зрения sub specie universalitates. Природа индивидуального существования может быть понята только как реализация глобального правила, принципа природы, через причины появления, развития и продолжающегося существования неопределяемой формы. Каждое индивидуальное воплощение есть в большей или меньшей степени «сокращение», steresis чкго-то идеального – посредством дефиниции. Дефиниция не существует для «полной актуальности» (entelecheia) , все, что существует, происходит на пути реализации определенной актуальности в данных обстоятельствах. С физической точки зрения это обозначение конца (telos), к которому индивидуум данного вида естественно предрасположен в своем вызревании. С точки зрения цели, оптимальной видовой формы, не существует совершенной актуализации, существует только частично нереализованная материальная возможность.
Но универсалии, как они существуют абстрактно в разуме, не полностью соответствуют тому, как они существуют в материальном мире. Согласно Аристотелю, человек имеет дело не только с чувственным впечатлением или образом, но с идеей как таковой.
Чезальпино применял «интеллектуальную интуицию», формируя конструкцию современной классификационной системы согласно принципам a prori, как Гарвей считал «перцептуальную интуицию» продуктом самоформирующегося паттерна физиологических процессов после достаточного числа соответствующих наблюдений. (Plochmann, G. 1963. William Harvey and His Methods. Studies in the Renaissance). (И Чезальпино. И Гарвей, - кажется – мыслили себе дело так: современным языком если излагать – в опыте перед нами вступают смутные образы, при долгом опыте общие части опыта накладываются друг на друга и усиливаются, а различные – противоречат и становятся бледнее. Потому в долгом опыте вычищаются общие положения – ссылка на Harvey 1653 Caesalpino 1571). Так выглядел их индуктивный метод (epagoge). В самом деле, Чезальпино разрабатывает индуктивный метод – он ему необходим, поскольку, в отличие от ситуации Аристотеля, у него нет готовых категорий и полного списка видов. Поэтому он пытается выстроить метод, в котором удалось бы так упростить ситуацию с родами, чтобы можно было быть уверенным, что в результате определенного описания любой род найдет себе место. А для Гарвея проблема нахождения принципов, которые позволяют редуцировать роды и классифицировать виды – не первична. В отличие от Чезальпино, Гарвей уже вовлечен в развитие атомистической доктрины, которая доминировала в английской натуральной философии с середины 17 в., с кульминацией у Ньютона и Локка. В противовес Ньютону и Локку, впрочем. Гарвей занимал почти нео-аристотелианскую позицию, мир как сообщество первых природ. Не полагал нужным искать единственную общую природу, из которой выводятся все виды. Биологические виды – не специальные = временные эффекты общей природы. Скорее, все такие виды представляют то или иное отображение полной scala naturae, без которой космос не существует. Гарвей: «Аристотель ясно показал, что человек не может быть уверен в истинности узнанного, пока не проверит собственным опытом, внимательным наблюдением и повторным восприятием» Гарвей 1653 Атран стр. 146 Мы более непосредственно знаем частные особенности, чем универсалии. То есть правильное движение научного исследования – от знания о частностях к знанию об универсалиях. Их можно познать многочисленными повторениями наблюдений.
Гарвей привлекает широкий метафизический принцип, беря Аристотелеву аналогию. Этот принцип, который позднее в натуральной философии получил название «Аналогия натуры», сохранился в полной онтологической доктрине космического порядка. (То есть всякий индуктивист – чтобы обосновать свои действия по использованию аналогий, сходств объектов, должен принять верхний упорядочивающий принцип, который позволяет ему работать индуктивно – что-то о всеобщем сходстве и глобальной упорядоченности). У христиан это догмат божественного совершенства, божественной природы. Это положение Аналогии природы было принятов семи механистами и атомистами. Хотя потом атомисты использовали этот тезис не так, как Гарвей. Для Локка естественные виды в цепи бытия – сложные тела, отличающиеся мелкими и незначительными подробностями. Фактически не предполагается жесткой упорядоченности, которая включает все биологические виды. Сходным образом у Ньютона все естественные виды являются сложными преобразованиями исходной вечной субстанции, которая функционирует как первичный archai. Для Гарвея, однако, естественные виды были постоянны и неизменны. У Гарвея в результате размышлений получился концепт яйца как исходного паттерна любой жизни. Оплодотворенное яйо есть организационная сущность материальной жизни. Все аналогии овальной формы яйца и круга, кровообращения и кругооборота – в каком-то смысле содержатся еще у Аристотеля. Но космос Гарвея и Чезальпино – христианский, и в каждом малом кругу круговращений есть путь приближения к вечности и совершенства в Боге. Гарвей: круговращение делает цыпленка вечным. Чувственно сейчас есть цыпленок и есть яйцо, но через род они приобщены вечности, из индивидов – бессмертному виду. В отличие от Чезальпино, Гарвей не отбросил конструкт рациональной таксономии. Но он требует принципа стабильности и безупречности таксономии родов и видов. Для этого требуется допустить, что число наблюдений может быть ограничено – лимитировано число организмов, представляющих лимитированное число видов.
Делая сходные наблюдения о строении разных видов, Гарвей пришел к мысли. Что это сходство – в результате наличия высокоупорядоченных групп. Для Гарвея каждый предковый вид оставался нередуцируемой отличимой природой. Аксиома Гарвея – растения из семян и животные из яиц. Атран стр. 149 показывает, что Рей и Линней наследовали это убеждение Гарвея.