ОЧЕРЕДНАЯ ОСЕНЬ
Буду каждый день по капле выдавливать из себя графомана. Преодолею себя, чтоб другим неповадно было.
Этот человек носил очки еще до их изобретения. Шутил он от хорошего настроения как от комаров. Звали его Предок. Но самым первым он не был. Просто Ибн-какой-то. На самом деле он и им не был. Сын был Лучший.
В это надо поверить. Поверьте, это нужно для развития действия. Если вы не поверите, действия не будет.
Лучший не потому, что лучше вокруг нет. Вокруг все плохее. Хотя бывает и хуже. Как? Хуже – это любой другой вариант. Чтобы рассказать, я выбрал лучший. В котором искомый Ибн – лучше других. Ибо зачем делать его хуже, если можно сделать лучше? Или вообще не делать? Не надо делать хорошо, если можно лучше.
Ибн был гражданином Страны. Страна была большая и грязная. Ибн был не очень большой. Во всяком случае, меньше Страны. Страна располагалась в Части Света. Иногда в ней было темно. Это потому иногда говорят: в Часть сведу! Иногда Страна оказывалась несколько лучше, но Ибну она все равно не нравилась, потому что Ибн был лучше ее в ее лучшем состоянии.
Это очень грустная история.
Потому что Ибн был мудрый человек. Он много думал: почему он такой умный? Какой в этом смысл? Что есть мудрость? А иногда – как эту мудрость превратить в деньги, а потом очень казнился. Мудрый человек называет вещи своими именами. Ибн назвал мудрость ибностью, но это не привилось.
Однажды Ибн сидел и рефлексировал. Он это делал так часто, что какое бы однажды мы ни взяли, в любом Ибн сидел и рефлексировал. Это «однажды» было прекрасным, потому что Ибн рефлексировал о рефлексии.
Рефлексия разлагает человека. Ибн был человеком. Поэтому она его разлагала. Любая мысль останавливалась, увеличивалась, разбухала и представала перед ним во всей своей глупой огромности. Чувства дохли как мухи в меду. Рефлексия – это мысль о мысли. Ибн крутился вокруг каждой мыслёнки волчком, думая, что движется по спирали к её истокам. Какой бы глупой и грязной ни была мысль, истоки её оказывались ещё глупее и грязней. Это давало приятное чувство прогресса.
Кроме того, это не давало стоять. В то прекрасное однажды Ибн сидел и рефлексировал, именно сидел. На стояние не осталось сил. Тем более на противостояние. Раз сев, встать было невозможно. Вышедший из под контроля контроль допрашивал с пристрастием совершенно невинную физиологию, с чего бы это ей захотелось встать. «Чем это продиктовано? Кто этому научил?» Хлопая глазами, физиология ляпнула, что никто не учил, сама хочет, потому что ноги затекли. Сардонический смех лобных долей гулко отдавался в затылке. Всему есть причина! Не бывает – «сама». Всему учат, хотя не всегда умышленно. Учат стоять, сидеть, ходить, говорить… слушать, думать, выбирать… творить, сопротивляться и ненавидеть… Вероятно, Ибн помер бы от застоя крови, если бы, на его счастье, физиология не наткнулась на вопрос: кто учит рефлексировать? С увлечением посасывая этот весьма хвостатый вопрос, она забылась, и Ибн встал. Встав, решил более не рефлексировать. Ноги кололо иголками, в голове было пусто, лишь вдалеке чавкала рефлексия, извлекавшая из себя корень.
Ибн был хороший человек. Он в возрасти надцати лет понял, что нужно действовать. Хотя понял с трудом. «Действие увеличивает страдание! – Действие увеличивает энтропию! – Спасите Вселенную от тепловой смерти! – Действие – прямой путь к ошибке! – Созерцай!» «Законы природы действуют независимо от воли людей! – Прогресс нельзя остановить!» Ибн покраснел, поправил очки и стал думать. Покраснел, потому что был в это время в бане, ибо сказано: думай свою мысль там, где она пришла, ибо никому не дано знать, когда она уйдет и придет ли другая. Ибн думал:
- А надо ли думать? Четверть века учусь думать, потом немного готовлюсь думать, а потом от Христа до Пушкина ломаю себе шею. Практика всегда отстаёт от теории. Начнешь что-нибудь делать, а уже не надо, потому что можно лучше. А потом научаешься думать совсем хорошо, и тогда видишь,, как твои мысли о любви и смерти вырастают из запаха стоячих носок, обонятом впервые в трехлетнем возрасте, а впереди видишь огромное количество вариантов, которые надо всесторонне обдумать и взвесить…
А потом Ибн заметил, что он все-таки думает, и думает о том, как думать. Не думать было нельзя, потому что делать было нечего. Нельзя всю жизнь сидеть в горячем пару и хлестаться. Надо искать выход из положения.
Ибн был сильный человек. Он сказал себе: «Я найду выход!», и выход нашел его. Рефлексия может помочь действовать. Кроме руля у корабля должен быть движитель. И Ибн стал растить волю. Через два месяца он был очень волевой и очень умный.
А еще Ибн был морально выше других людей. Там, где они делали подлости, он возмущался, где терпели – негодовал, там, где они любили – опорожнялся. Люди его долго терпели, а потом стали относиться прохладнее. Совсем не вовремя. Ибн в то время как раз вышел из бани с твердым, обдуманным решением действовать. Прекраснодушные мечты остались позади. Трезвым, зорким взглядом Ибн подметил: «Я вышел из бани. Значит, я был в ней. Значит, она больше меня. Даже баня. А Страна еще больше, чем баня, потому что баня находится в Стране. Вывод: мне одному не справиться».
Ибн начал искать людей. Он приходил на дни рождения и говорил тост: «Вы все подлецы и гады. Я делаю Дело. Неужели среди вас нет ни одного человека, который будет делать Дело со мной?» Людей не было. Тогда Ибн записался в кружок скоростного вязания и «Общество овладения космосом голыми руками», чтобы найти энтузиастов хоть чего-нибудь. Он рассуждал: «Энтузиазм – это состояние, данное при рождении. Энтузиаста можно уговорить и репрограммировать, чтобы он делал Дело». Но в кружке делились адресами и сплетничали, а «Общество» оказалось замаскированной секцией каратистов. Ибн спицей с одного удара пробил членский билет «Общества овладения» и стал ходить на свадьбы. Он понял, что сделать себе соратников может только сам.
Судьба играет человеком. Сегодня - пан, завтра – папан. Ибн поглядел на новобрачную, посетил медную и серебряную свадьбы на улицах, соответственно, Прямой и Верхней. И понял, что у него мало опыта и он не может взять на себя ответственность. Потому что делать людей – самое важное, и надо быть хорошим воспитателем.
Ибн сказал это знакомым девушкам и поднял свой авторитет. Про него заговорили. Он был серьезный и с большим талантом воспитателя. Ибн встряхнул авторитет и надел его. Ибна приняли в обществе. Желанный гость Ибн сидел и говорил:
- Моральное превосходство без рефлексии – ничто. Человек может быть сколь угодно замечательным (хотя я лично думаю, что бездумная доброта… и вообще, нерефлексируемые поступки могут привести…), но он не воспроизводится. Ибо понять человека, который сам себя не понимает, труднее, чем не понять. И его дети не поймут. Он не сможет донести до них свою позицию и они в лучшем случае не будут абсолютными гадами, но даже уровня отца не сохранят. Моральная рефлексия, подсчет и взвешивание своих поступков – необходимое условие самопознания и саморазвития. Существует могучее прельщение – отказаться от рефлексии, ибо в начальных своих стадиях она убивает волю. Но правильный путь не здесь. Надо научиться разбираться в себе и оценивать свои поступки, не теряя активности, влиять на мир, не боясь ошибок, хоть и стараясь, естественно, уменьшить их число. Бездумное переживание является…
Ибна не слушали. Он был педант, зануда и совершенно не умел общаться. Люди не хотели делать Дело. Более того, даже еще остававшиеся половина друга покинули Ибна. Это было обидно. Ибн приходил к половине друга, которому было стыдно, что он его покинул, пил чай и говорил:
- Это обидно. Моральная рефлексия есть необходимейшее качество для развивающейся личности, её компас и карта. Выбрать свой путь развития самости без моральной рефлексии невозможно. Люди (не в биологическом смысле) без моральной рефлексии не воспроизводятся. Более того, в отсутствие моральной рефлексии не может возникнуть чувство морального превосходства над остальными, без чего затруднена отрицательная теодицея и обиженность. Обиженность – один из двигателей прогресса. Обида не даёт успокоиться в тихом благополучии, поддерживает активное недовольство собой и миром. Надо только обидеться правильно, на того, кого надо. Тогда обида станет…
Полдруга кивал и бормотал, что, конечно, отрицательная теодицея – это да, но совсем уж так, и причем здесь…
- А притом, что рефлексия, как понятно, родственна критицизму, ничто не принимается на веру, а ведь если приглядеться, мир абсурден и жесток, в нем нет никакого смысла и справедливости, смысл в мир может внести только человек. Это неоправдание мироустройства я и называю отрицательной теодицеей. Это еще один повод для обиженности в, так сказать, метафизическом плане, требование активности мысли, поисков способа обновить мир.
Половина друга грустно кивала. Ибн назвал его конформистом и таким же гадом как все и ушел. Хозяйка вчера отказала ему от квартиры, объявив, что он достал ее своими проповедями, а одна знакомая не пустила к себе ночевать, хоть он и говорил, что общество лишило его крова. А половина друга, который сидел в собственной кухне и пил свой чай, одолжил всего двадцать монет и посоветовал помириться с одной знакомой. Хотя сам, по собственному признанию, не собирался мириться со своей одной знакомой.
Ибн очень сочувствовал Зрителю, которого три месяца назад уволили и сняли, то есть наоборот. А все из-за того, что одна знакомая Зрителя подралась с другой его знакомой. Зритель не любил Ибна, поэтому сочувствие было объективным. И еще Ибн сочувствовал кошке, которая вылезла из мусорного бака, и шапочному знакомому, которого обокрали. Сочувствие было большое, теплое и негодующее. Ибн ощущал, что скоро начнет любить людей.
Ведь Ибн был человек, но не любил, чтобы ему об этом напоминали.
2
Ибн полюбил разговоры на кухне. Это было весело, тепло и умно. Он понял, что Дело можно делать здесь. Образовал (ось?) несколько кружков, в которые он был вхож. Неделя теперь состояла из Вторников, Четвергов и Суббот, а вовсе не из того, что вы подумали. Ибн говорил о науке, которая делается на кухне. Добавляли: и в кулуарах. О философии, которая тоже делается на кухне. В кругу добрых друзей. Он даже составил что-то вроде лекции на этот счет. Блистательным примером в науке был ДрозСООР Четверикова.
Пить чай любили все. Кружки сходились чаще. А потом реже. «Квартиры» женились и изымались из обращения. То есть женилась-то Суббота. А Четверг прочно перешел к философии йогов. А Вторник не любил философий.
3
Все всегда начиналось со слова «погано». Причем избавляться было бесполезно. Когда слово, мелькнув, вызывало философскую истерику, он возвращался и старательно корил себя за пораженчество, расхлябанность и слабость. Утвердившись в том, что он не думает, что все погано, он успокаивался, но когда снова начинал о чем-нибудь думать – слово было тут как тут, и обязательно первое. Сатанел от всего: от того, что, добираясь до интересного вывода, через два дня обнаруживал его в уже давно (или недавно – какая разница!) написанной книге, от отсутствия людей, в которых можно было поверить (хотя бы в то, что они есть, а не являются просто машинками, подкинутыми на планету зловредным господом богом, чтобы ему было труднее и скучнее.
4
Что они сделают? Почему не порезвиться? Ибна останавливала только гордость мысли: не вставать безоговорочно на какую-то точку зрения, а продумать и испытать её. Оказывается, иногда труднее встать на общепринятую точку зрения, чем на слабую и гонимую. Продумать и испытать. А не бегать рыцарем без плаща и без кинжала.
В самом деле, надо ли? Снова бешеная лихорадка, гибель, падение культуры… А что взамен? «Само собой» добро не складывается, и всегда возможно, чтоб было хуже – дно у пропасти совпадает с термодинамическим равновесием, идеальным газом. То, что есть, мерзко, сломать его можно, но взамен, если не приложить очень больших усилий, придет худшее. А где взять эти усилия, когда даже на первоначальный слом сил и то не хватает? И кто знает, как правильно действовать?
Когда Ибн однажды поведал об этих сомнениях, Основатель его обозвал пораженцем, хотя в сущности был человек мягкий и лысый. И Ибну стало стыдно. Действительно, кто сейчас чем доволен? Все согласны вешать на фонарях продавцов, интеллигентов или партию милиции.
5
Служила вера правдой.
Основатель оказался Филей. Зачем все это? Хочет делать героев. Представляешь, тля, специально взялся за Дело, чтобы люди отвыкли трусить и были готовы бросить всё – семью, уютную должность. А смысл самого Дела? Повязать опасностью и тем закалить, создавая кадры. Эть (так в тексте) ты, и у каждого на тебя свой план, чтоб его…
Если человек активен, он узнает все, что захочет, сам. Если он не активен, ты можешь попытаться впихнуть в него порцию переваренной тобой правды, но толку не будет. Только сам испачкаешься. Он ведь пассивен. Так зачем ходить рыцарем без штанов и кричать, что ты делаешь Дело?
Порция 6
Зря тогда ушел. Основатель был хороший мужик. Зачем я про него придумал? Не придумал, а подумал. Все едино. А людей-то нет, поговорить толком не с кем.
Надо заводить знакомых.
Ходить и смотреть на людей. Слушать и высеивать драгоценное понимание из десятков лиц, из десятков встреч.
Найти. Поговорить. И убедиться, что это не то. И снова искать.
Интересно, а за всю жизнь можно найти человека, с которым ты поговоришь? Впрочем, давно сказано об одиночестве. Правда сказана?
3 (так в тексте, опять нумерация пошла с трех.)
Ибну было плохо. Состояние привычное. В глазах прыгали нечаевские мальчики. Моросил маленький до подлости дождик. Там, наверху что хотят, то и делают. Ибну срочно было нужно солнечное утро, шорох листьев под летним ветерком и пятнистый, сквозь крону тополя, солнечный луч на лице.
Было два часа дня, но успело произойти много провалов. Утром видел, как ловили собак – раз. Потом звонок – Секунду все-таки уволили. Грац поссорился с человечеством - три. Четыре, пять. Дурак. Опять обидишь. Нет. Дура ты, мать твою так. З-зябко. Мыслей, как назло, не было. Пустенько в голове. В голова в форме крышки гроба – здорово сказано. Головушка. Сейчас жалеть начнет, злорадно сказал Зазеркальный. Колеса скрипели, перетирая вчерашний песок. Ибо сосредоточился. Подхватил ближнее колесо. Что? Жалость к себе, пожалеть, мама, Ольга, погладить тихо по головке… Выкинул. Еще? Прикатится обратно, через час-полтора, это время он этой заезженной механики может не опасаться. Дурак, с Грацем давно надо было, прошляпил, серьезно поговорить, идиот я, таких надо… Так, еще колесо. Прихлопнул. Я не дурак. Нечего прибедняться. Пробиться к мазохизму, чтобы увериться потом, что хороший. Знакомо. Я действительно хороший. В средних пределах. Г-господи, как надоели эти ржавые цепи чувств и мыслей… Стоп. Злость – это хорошо, но не впустую. Если каждый разговор – работа, то и каждое чувство – работа, и делать её надо хорошо, с толком. Откуда это во мне? От отца, не люблю, но въелось, мое теперь. А колеса? От дяди Толи. Что-нибудь свое-то есть у меня, а? Зазеркальный рявкнул: не юродствуй! Нос не дери, благодарить надо. – За что, за колеса? Или за то, что «л» выговаривать только в седьмом научился? – За это тоже. Тебя, мерзавца, вовсе могло не быть. – Не ругайся, непедагогично. И к тому же я себе не нравлюсь, битая карта. – Врешь, жить без себя не можешь. – Шутник. Осталось еще пять кварталов. Ботинки текли. И лужи текли. И шаги. Дом 18, вход со двора. Это надо помнить. Квартира – 26. Нет. Оцен-клоцен, двадцать восемь. Так точно, двадцать восемь. Оцен-клоцен – это от деда. Прибаутки-приговорки. Сколько ж мусора в голове.
Наконец он делает Дело.
Или Дело делает его.
4
Он уже полгода бегает как заведенный. По все новым адресам и новым, но одинаково чужим подъездам. Адреса, которые надо помнить и сразу забыть. И тяжелая сумка режет плечо. Это, конечно, пустяки для пламенного борца. Но очень не пустяк просто для человека. И все друг друга пугают вплоть до того, что сами начинают бояться. Ходят кругами и, как котята, ищут свой хвост часа по полтора. Детские игры. Это, во-первых, действует на нервы, а во-вторых, надоедает. Хотя это и неважно. Потому что чем больше устанешь, тем больше внутри поет. Ведь это же банально: когда что-то пытаешься утверждать свое, тебя сначала называют болтуном и не хотят слушать, потом милостиво соглашаются слушать, потом прерывают: а ты хоть что-нибудь делаешь из того, что говоришь? А ты такой человек? И: а чем ты лучше меня? На такие вопросы не отвечают. Словами, по крайней мере. Поэтому чем больше страшно и чем больше устанешь, тем лучше. Моральное удовлетворение называется.
5
Все-таки это не более чем юношеская тяга к романтизму. Как-то суетливо и мелко. Делаешь дл всех то, что никому не надо. Потому что кому надо, тот и сам то же делает. Неблагодарное это занятие – открывать глаза на то, от чего они плотно закрыты. Люди не то что слепы, нет, они знают свои иллюзии и вполне сознательно не хотят с ними расставаться. Не все, конечно. Но почти все. А для многих эти иллюзии – единственная возможность жить. Хошь просвещай такого человека, хочешь – сразу убей. А третьи все знают, и без иллюзий, а просто не желают об этом думать – раз попробовали, стало на душе дурно, и больше не хотят. А вы любите нюхать скунса? Повторно? А еще раз?
Людей делают не так. Если признать, что человек свободен и активен – о каком влиянии может идти речь? Как вас слушается собственный ребенок? Вот так. Нет, конечно, воспитывать можно и нужно, в детстве особенно. Если уметь. Кто умеет – шаг вперед. Ты, ты и ты – дальше не читать, сопляки. Вот так. А после детства можно только создавать «провоцирующую среду» - провоцировать человека быть хорошим, находить в себе хорошее, а не плохое. Если знаешь, что в тебе плохо, а что хорошо. А если все-таки знаешь, то узнай, что в другом может быть даже не наоборот. Ему, оказывается, нужна добрая порция самовлюбленности и эгоизма, и горячего поклонения. Как в бане.
* * *
И вот такой разговор в автобусе:
- Человек, написавший такое, не может остаться в живых.
- А я? Ведь это я написал…
- Не может, я говорю.
- А как же это… ведь я…