"Итак, познанное — это, прежде всего, принятое как следствие из данных предпосылок. Предпосылки соответствуют активным элементам и образуют коллективную сторону познания. Вытекающие с необходимостью из этих предпосылок следствия соответствуют пассивным элементам и образуют то, что воспринимается как объективная действительность. Роль индивида заключается в акте данного утверждения.
Три составных элемента познания: индивид, коллектив и объективная истина (то, что должно быть познано) — это не метафизические сущности; они также могут быть исследованы, поскольку они имеют и иные связи друг с другом. Эти связи состоят в том, что, с одной стороны, коллектив складывается из индивидов, а с другой стороны, объективная действительность помещается в контекст исторических последовательностей идей, принадлежащих мыслительному коллективу. Поэтому можно элиминировать один или даже два элемента с точки зрения сравнительной теории познания.
Хотя мыслительный коллектив состоит из индивидов, он не сводится к их простой сумме. Индивид никогда (или почти никогда) не осознает коллективный стиль мышления, который почти всегда оказывает абсолютно принудительное воздействие на его мышление и вопреки которому ничего нельзя даже помыслить. Стиль мышления образует необходимую основу «мыслительного коллектива». Если кто-либо, несмотря ни на что, все же хотел бы элиминировать понятие мыслительного коллектива, он был бы вынужден ввести в теорию познания догматы веры или оценочных суждений и отказаться от общей сравнительной в пользу частной и догматической теории познания
До какой степени научная работа является коллективной, показывает изложенная в первой главе история науки о сифилисе. Прежде всего, всякая тема, обсуждаемая в определенной последовательности идей, берет начало в коллективных понятиях. Например, болезнь «как кара за греховное наслаждение» — это коллективное понятие религиозного сообщества. Болезнь как результат сочетания звезд — это понятие, возникающее в сообществе астрологов. Спекулятивная металлотерапия врачей породила идею ртути, лечебный эффект которой определяет природу заболевания. Мысль о сифилитической крови принадлежит врачам-теоретикам, следовавшим старинному изречению, отражающему voxpopuli1: «Кровь — сок особенного свойства». Мысль об инфекционном возбудителе восходит от современной этиологии к древнему коллективному представлению о демоне болезни.
Если прежде всего обращать внимание на формальную сторону научной деятельности, то ее социальная обусловленность очевидна. Мы видим организованный коллектив с внутренним разделением труда, с техническим обслуживанием, со взаимным обменом идеями, с традициями полемики и т. д. Многие публикации имеют нескольких совместно работающих авторов; кроме того, в естественнонаучных публикациях обычно принято называть учреждение, в рамках которого проведено данное исследование, и имя его руководителя. Существует научная иерархия, научные школы, сторонники и противники определенных направлений, научные общества, конгрессы, периодическая печать, обмен информацией и пр. Хорошо организованный коллектив — это носитель знаний, объем которых далеко превышает возможности отдельного человека.
Познание — это наиболее социально обусловленная деятельность человека; оно является, прежде всего, социальным продуктом. Уже в самой структуре языка заключена определенная навязываемая данному обществу философия, и даже одно слово может выражать собой сложную теорию. Кому принадлежит эта философия, эта теория?
Мысли переходят от одного человека к другому, и всякий раз как-то переиначиваются, поскольку разные индивиды по-разному ассоциируют их. Точнее говоря, реципиент никогда не понимает сообщаемые ему идеи в точности так, как того хотел бы тот, кто эти идеи сообщает. После нескольких таких переходов от первоначального содержания мысли почти ничего не остается. Чья же эта мысль, проделавшая столь сложный путь? Это именно коллективная мысль, не принадлежащая никакому отдельному индивиду.
Социальность, присущая самой природе научной деятельности, имеет существенные последствия. Простые слова могут становиться лозунгами; простые предложения могут стать боевыми призывами. От этого полностью зависит их социокогнитивная значимость. Слова приобретают магическую силу, воздействуя на сознание не своим логическим содержанием, часто даже вопреки ему, а только одним фактом своего существования.
В то же время те, кто считает социальную обусловленность malum neccesarium или признаком человеческого несовершенства, который можно преодолеть, не замечают того, что вне социальной обусловленности познание было бы вообще невозможно, а также того, что сам термин «познание» имеет смысл только в связи с каким-либо мыслительным коллективом.
Индивид может принадлежать нескольким мыслительным коллективам одновременно.
Гумплович остроумно говорит о значении коллектива: «Самой большой ошибкой индивидуалистической психологии является допущение о том, что мыслит некая персона. Из этой ошибки затем вытекает бесконечный поиск источника мысли в самом индивиде и причин, почему он мыслит так, а не иначе. Философы и психологи выводят отсюда различные заключения и даже советуют, как человек должен мыслить. Все это одна цепь заблуждений. Во-первых, то, что мыслит в человеке, — это не он сам, а его социальная среда. Источник его мышления находится не в нем самом, его следует искать в социальной среде, в которой он живет, в социальном воздухе, которым он дышит. Его сознание формируется, и это совершенно неизбежно, под влиянием этой вездесущей социальной среды, и он не может мыслить иначе» Gumplowicz L. Grundriss der Sociologie. Vienna. 1905, S. 269. Цит. по: Jerusalem W. Die sociologische Bedingtheit des Denkens und der Denkformen // Versuche zu einer Sociologie des Wissens. Leipzig-Munich, 1924, SS. 182-207.
Суждение является истинным в объективном смысле только тогда, когда оно может рассматриваться исключительно как функция процесса суждения. Это новый, чисто объективный критерий истины, которую до сих пор чаще всего пытались определить поверхностными и бесполезными формулировками типа «соответствия суждений фактам», должен считаться следствием индивидуалистической тенденции развития»
Понятие мышления, вообще лишенного эмоций, совершенно бессмысленно. Свобода от эмоций как таковая либо чистая рациональность как таковая просто не существуют. И как можно было бы установить такие состояния? Есть только совпадение или несовпадение эмоций, а совпадение эмоций внутри данного коллектива принимается за свободу от эмоций. Причинно-следственная связь в течение длительного времени считалась чисто рациональной, хотя в действительности она была реликтом исключительно эмоционально окрашенных демонологических представлений мыслительного коллектива.
Реакция Вассермана.
Сложная и изменчивая. Реакция имеет четкую схему, но модификаций ее применения, наверное, столько, сколько лабораторий, где ее проводят. Она связана с детальными вычислениями, но опыт или, если угодно, «серологический инстинкт», всегда оказывается более важным, чем любые вычисления. Люди с нормальной кровью могут иметь положительную реакцию Вассермана, а сифилитики — отрицательную, причем без каких-либо заметных ошибок в технике выполнения реакции. Это со всей очевидностью выявилось на Вассермановских конгрессах, проводимых под эгидой Лиги Наций, где лучшие серологи из разных стран исследовали одни и те же пробы крови одновременно и независимо друг от друга. Оказалось, что их результаты не согласовались ни друг с другом, ни с клиническими наблюдениями заболевания. Тем не менее, реакция Вассермана — одно из самых значительных врачебных средств, применяемых ежедневно в тысячах клиник и теоретически разрабатываемых во множестве научных исследований. Очевидным показателем ее значения является то, что она регулируется официальным законодательством и что во многих странах далеко не всем лабораториям позволено проводить эти исследования.
Вся эта сфера — целый «мир-в-себе» — не может быть полностью вербализована, как, впрочем, и другие сферы естествознания. Слова сами по себе не обладают значениями, они приобретают их, только будучи включены в определенную систему, помещаясь в определенную интеллектуальную среду. Нюансы смысла становятся понятными только после того, как осуществляется это «включение», будь то дидактическим путем или путем исторического экскурса.
О лекции по поводу серологии: В лекции содержатся, помимо конкретных, также и общие установки. Прогресс познания обеспечивается накоплением наблюдений (как клинических, так и лабораторных) различных явлений частного порядка, а не интуицией, не вживанием в целостность исследуемого явления. Цель исследования — то, что называют диагнозом, определение состояния болезни, причем предполагается, что такое состояние реально существует, и это может быть установлено аналитическими методами.
Такие установки характеризуют стиль мышления научного сообщества серологов. Именно они направляют исследовательскую работу и связаны с определенной традицией. Разумеется, эти установки постоянно меняются. Чтобы избежать недоразумений, надо еще раз подчеркнуть, что речь идет не о том, чтобы столкнуть понятия вчерашнего дня науки и современные понятия или противопоставить понятиям, взятым из учебников, те идеи, которые развивают ведущие исследователи. Вообще говоря, нерационально полагать, будто принятые и развиваемые данным мыслительным коллективом убеждения можно оценить по схеме: истина или заблуждение. Эти убеждения вели науку вперед и приносили удовлетворение. Они сменились другими не потому, что были ложны, а потому, что мысль развивается. И наши сегодняшние понятия — не истина в последней инстанции, ибо развитие знания бесконечно, как, возможно, бесконечно развитие иных биологических форм.
Стиль мышления, диктующий свои законы уже при входе в какую-то область знания, распространяет свое влияние на все его детали и требует для своего понимания социологических методов в теории познания. Стиль мышления — это не только различия в смысловых нюансах понятий или определенный способ их взаимосвязи. Это определенные границы мышления; это общая готовность интеллекта видеть и действовать так, а не иначе. Зависимость научного факта от стиля мышления неоспорима.
Если прививают (иммунизируют) животное, например, кролика, убитыми бактериями или кровяными корпускулами животных другого вида, то сыворотка из крови этого животного (иммунная сыворотка) приобретает способность растворять эти бактерии или кровяные капельки. Серологи это свойство, так сказать, овеществили, называя гипотетический фактор или даже «символическую материю» иммунной сыворотки «бактериолизином» или, соответственно, «гемолизином». Бактериолиз или, соответственно, гемолиз имеют место только тогда, когда сыворотка привитого животного свежая; если сыворотка остается некоторое время при комнатной температуре или нагревается до 56-60° С, она утрачивает это свойство, хотя и не навсегда. Оно может вернуться, если в инактиви-рованную старением или нагреванием сыворотку добавить свежей сыворотки не иммунизированного животного, лучше морской свинки. Сама сыворотка не оказывает никакого антимикробного действия или действия против кровяных корпускул. Она только дополняет бактериолизин или, соответственно, гемолизин инактивированной иммунной сывороткой. Это свойство серологи также материализовали; гипотетический фактор, содержащийся в свежей сыворотке, в присутствии которого наступает растворение, они назвали «комплементом». Для возникновения бактериолиза или гемолиза, таким образом, требуются два фактора: (1) бактериолизин или, соответственно, гемолизин; (2) комплемент.
Экспериментальные факты, идеи («ложные» и «истинные») переходили из рук в руки, от одной головы к другой, при этом, конечно, изменяя свое содержание как в чьем-то индивидуальном сознании, так и в этих переходах, поскольку полное понимание транслируемого знания вряд ли возможно. Наконец, возникла конструкция знаний, которую никто не предвидел и не намеревался строить. Она возникла даже как бы вопреки намерениям некоторых отдельных исследователей, участвовавших в процессе его получения.
С Вассерманом и его сотрудниками случилось то же, что некогда с Колумбом: они искали свою Индию и были убеждены, что нашли дорогу к ней, а открыли свою Америку. Мало того, они не шли последовательно в каком-то одном направлении, но делали зигзаги, меняя маршрут. Они получили совсем не то, что искали: антиген и амбоцептор так и не были найдены, зато они осуществили давнее устремление коллектива — открыли сифилитическую кровь.
Непредвзятый наблюдатель заметит, что описанная здесь реакция еще очень примитивна и совершенно отличается от той, которую сегодня называют реакцией Вассермана. То, что было тогда решающим фактором, а именно: иммунная сыворотка из тканей обезьян, а также вытяжки из дефибринированной крови — сегодня исчезло из описаний реакции, поскольку сейчас ищут амбоцептор, а не антиген
Вскоре Цитрон показал, что нельзя подтвердить вывод о вытяжках из кровяных корпускул, которые содержат сифилитический антиген, поскольку «такие вытяжки у здоровых людей дают ту же самую реакцию, хотя и значительно реже». Таким образом, обнаружение сифилитического антигена было вообще опровергнуто, хотя в начальных экспериментах уже были получены «хорошие» результаты, что особо акцентировалось.
В первых опытах получали едва 15-20% положительных результатов в случаях установленного сифилиса. Как же случилось, что этот показатель возрос до 70-90% в более поздних статистических отчетах? Именно этот поворот знаменовал собой действительное открытие реакции Вассермана как практически ценного теста. Теория реакции, исторические и психологические детали, сопутствовавшие его концепции, мало что значили для практики. Если связь реакции Вассермана с сифилисом является фактом, то таковым она стала лишь благодаря своей высокой практической ценности, благодаря высокой вероятности подтверждения в конкретных случаях
Коллективным опыт был во всех сферах, которые имели связь с реакцией Вассермана, пока эта реакция не стала использоваться уже без оглядки на теоретическую сторону дела и независимо от идей отдельных индивидов. Столь утомительный, но и благодарный труд был предпринят коллективом только потому, что он занимался исключительно важной с социальной точки зрения проблемой, каковой был сифилис и сифилитические изменения в крови больных людей.
Таким образом, убеждение Вассермана и его сотрудников в том, что ими был обнаружен спирохетный антиген и спирохетный амбоцептор, иначе говоря, специфическая реакция «антиген-антитело», было полностью ошибочно. Это стало совершенно очевидно после экспериментов Кру (Кгоо), в которых было показано, что иммунизация убитыми спирохетами не вызывает у человека положительной реакции Вассермана, хотя в крови пациента обнаруживались спирохетные антитела. Это значит, что реакция Вассермана обнаруживает только наличие особых изменений в крови сифилитика, и даже сегодня мы немногое смогли бы добавить к этому.
Впоследствии выяснилось, что (1) демонстрация наличия сифилитических веществ (антигенов) абсолютно ничего не дает для диагностики; (2) что амбоцептор, обнаруживаемый с помощью реакции, если и является таковым, то ни в коем случае не может считаться специфическим по отношению к данной инфекции. Таким образом, конечный результат исследования существенно отличается от того, что было задумано. Спустя пятнадцать лет в мысли Вассермана происходит отождествление намерений и результатов. Ломаная линия развития, этапы которого он, безусловно, глубоко переживал, теперь предстает как прямой целенаправленный путь
Итак, можно говорить о твердо установленных фактах, которые, по-видимому, являются парадигмой многих открытий: из ложных посылок и невоспроизводимых начальных экспериментов, после множества ошибок и ложных ходов, возникло открытие огромной важности. Основные действующие лица этой драмы не могут поведать нам, как именно это произошло. Они рационализируют, идеализируют пройденный путь. Одни очевидцы говорят о счастливом случае, другие, подчеркивая свое положительное отношение, — о гениальной интуиции. Суждения одних и других не имеют научного значения.
Именно социальная атмосфера содействовала сплочению мыслительного коллектива, участники которого, постоянно сотрудничая и взаимодействуя друг с другом, смогли провести экспериментальную работу, в результате которой возникла «реакция Вассермана», а вклад каждого из них остался в значительной степени анонимным. Был оставлен поиск антигена, а количество позитивных результатов возросло с 15-20% до 70-90%. Результаты стали более стабильными, объективными.
Теперь мы можем определить научный факт как понятийную структуру (Begriffsrelation), соответствующую стилю мышления, которую можно изучать с исторической, индивидуально- и коллективно-психологической точек зрения, но которую нельзя полностью реконструировать на основании только такого подхода.
СУЩЕСТВУЕТ широко распространенный миф о наблюдении и эксперименте. Познающий субъект выступает подобно Юлию Цезарю, который выигрывал сражения по формуле veni, vidi, vici.Человек хочет что-либо узнать — он наблюдает или ставит эксперименты, и дело сделано. Даже исследователи, которым случалось выигрывать подобные сражения, верят в эту наивную байку, когда ретроспективно смотрят на собственную работу.
Во всяком случае, первые эксперименты Вассермана невоспроизводимы. Его допущения не имели обоснования, первые эксперименты нельзя было повторить, однако и то и другое имело огромную эвристическую ценность. Так и бывает со всеми действительно ценными экспериментами: они всегда неясны, незавершенны, уникальны. Когда они становятся ясными, точными и когда их можно воспроизвести, тогда для исследовательских целей они уже, собственно, и не нужны, а служат только для обучения или отдельных уточнений. Разговор об ошибочности или корректности этих первых экспериментов вряд ли уместен, поскольку в конце концов из них непосредственно получилось нечто правильное, хотя сами эти эксперименты нельзя считать правильными.
Если бы исследовательский эксперимент был ясным, он был бы совершенно не нужен: чтобы поставить такой эксперимент, надо было бы заранее знать, каким именно должен быть результат, тем самым точно определяя границы и цель эксперимента. Чем больше неизвестных, чем новее область науки, тем более неясными становятся эксперименты.
Если какая-то область уже настолько разработана, что лишь некоторые результаты могут быть подтверждены, исключены или, возможно, уточнены, эксперименты становятся все яснее. Однако это уже не оригинальные эксперименты, поскольку они основываются на системе более ранних экспериментов и исследовательских решений. В такой ситуации сегодня в значительной степени находятся физика и химия. Такая система явно становится savoir-vivre, применение и действие которого человек себе даже не представляет. Если спустя годы он ретроспективно оценивает сделанное им в какой-то области, в его сознании стираются трудности творческого поиска, он склонен рационализировать и схематизировать пройденный путь: он проецирует на замыслы достигнутые им результаты.
…На этом примере мы видим следующее: (1) материал наблюдения появляется случайно; (2) имеет место психологический настрой, который определяет направление исследований; (3) в игру вступают коллективно-психологические мотивировки ассоциаций с имеющимися профессиональными навыками; (4) «первые» наблюдения невоспроизводимы в дальнейшем и не могут быть ретроспективно ясно поняты; одним словом — хаос; (5) далее идет медленная и трудоемкая разработка и осознание того, что мы собственно «видим»: концентрация опыта; (б) то, что разработано и сознательно выражено в некотором итоговом научном суждении, является искусственной структурой, лишь генетически связанной с первоначальным замыслом и первыми наблюдениями.
Позитивного исследования, учитывающего определенную шкалу переходных форм, заслуживают два типа наблюдений: (1) первичные, еще неясные наблюдения и (2) развитое непосредственное видение формы (Gestaltsehen).
Чтобы непосредственно видеть форму, исследователь должен иметь опыт мыслительной работы в соответствующей области. Способность непосредственно воспринимать смысл, форму, целостность приобретается только большой экспериментальной практикой, которой предшествует основательная подготовка. Однако, приобретая эту способность, мы в то же время утрачиваем другую: видеть нечто такое, что не согласуется с воспринимаемой формой. Именно эта готовность к ограниченному восприятию является основной составляющей частью стиля мышления. Таким образом, видение формы — это определяющая функция стиля мышления.
Противоположностью непосредственному видению формы является первичное, неясное и непосредственное видение: оно хаотично, запутанно, в его формировании участвуют отдельные моменты различных стилей мышления, разнонаправленные импульсы расшатывают это восприятие, превращают его в поединок возможных мыслительных стратегий. В нем нет ничего постоянного, признаваемого за факт. В поле такого видения объект может быть как одним, так и другим. Нет твердого основания, четких границ, устойчивости, «твердой почвы фактов». Поэтому каждое эмпирическое открытия может считаться дополнением, дальнейшей разработкой, развитием или трансформацией стиля мышления.
…И на этом примере можно проследить три этапа: (1) неясная визуальная перцепция и неадекватное первое наблюдение; (2) иррациональный, но приводящий к образованию нового понятия и перемене стиля мышления; (3) развитая, воспроизводимая, соответствующая стилю мышления перцепция формы. Это и есть описание того, как происходит открытие.
Первое наблюдение (хаос стилей) подобно смешению (хаосу) чувств: здесь и удивление, и поиск совпадений, и стремление все проверить в повторных опытах, и надежда, и разочарование. Чувства, воля и разум работают как одно целое. Исследователь идет на ощупь: все шатается, нигде нет прочной опоры. Все, что происходит, он воспринимает как нечто искусственное, подчиняющееся его воле, но каждая новая формулировка расплывается при следующей попытке. Он ищет опору, границы для собственной мысли, силу, под действием которой мысль стала бы пассивной. На помощь призывается память и то, чему его обучали: в момент научного творчества исследователь персонифицирует всех своих духовных и физических предков, всех друзей и врагов. Они в чем-то помогают, а в чем-то мешают ему. Исследователь должен разобраться в этом хаосе, в этой путанице: что происходит в зависимости от его воли, а что неподвластно ей и обладает спонтанным бытием. Это и есть та твердая почва, которую он, вернее мыслительный коллектив, к которому он относится, постоянно ищет. Ранее мы назвали это пассивными элементами знания. Поэтому общее направление интеллектуального труда всегда таково: максимум мыслительного ограничения при минимальном интеллектуальном произволе. Вот как возникает факт: вначале сигнал сопротивления в первоначально хаотичном мышлении, затем определенное мыслительное ограничение и, наконец, форма, которая воспринимается непосредственно. Факт — это всегда определенное событие в контексте истории мысли и всегда является результатом определенного стиля мышления
Цель всех эмпирических наук — найти эту «твердую почву фактов». Для теории познания важны две вещи: во-первых, эта работа не имеет ни начала, ни конца, она всегда непрерывна. Знание живет в коллективе и непрерывно им перерабатывается. Изменяется состав фактов: то, что ранее относилось к пассивным элементам какой-либо науки, может перейти в состав активных элементов. Во-вторых, как уже было сказано, невозможно представить пассивные элементы знания как таковые. Пассивные и активные элементы нельзя отделить друг от друга полностью — ни логически, ни исторически. Действительно, ведь даже в сказке имеются определенные пассивные элементы. В этом смысле миф от науки отличается только стилем мышления: наука стремится включить в свою систему максимум пассивных элементов, безотносительно к их интеллектуальной прозрачности; миф же содержит лишь небольшое число таких пассивных элементов, зато они образуют художественную целостность.
Необходимость приобретения опыта вносит в знание иррациональный элемент, не имеющий логического обоснования. Введение, если угодно посвящение новичка, совершаемое другими людьми, только открывает ему путь в науку, опыт же, приобретаемый всегда только лично, дает возможность активного самостоятельного познания. Не имеющий опыта только учится, но не познает.
Любой ученый-экспериментатор знает, как мало доказывает и слабо убеждает единичный эксперимент. Чтобы иметь доказательство, требуется целая система экспериментов и контрольных испытаний, выстроенных вокруг некоторой гипотезы и выполняемых опытным специалистом. Именно эта способность делать допущения и умение работать руками и головой как в самом эксперименте, так и в его интерпретации, как ясно понимаемый, так и смутный, «инстинктивный» способ познания, присущий данному исследователю, образуют то, что я называю «опытностью»
Отчеты Вассермана о его реакции содержат только описание связи между сифилисом и одной из характеристик крови, но не это в нем самое важное. Важнее то, что сам Вассерман и его ученики приобрели опыт применения этой реакции и раскрыли возможности серологии. Опыт, благодаря которому реакция Вассермана стала воспроизводимой и возникли другие серологические методы. Опыт, который со временем стал общим достоянием и практически обязательным для всех последователей (его-то и не хватало первым критикам реакции Вассермана).
Можно упомянуть здесь несколько случаев, в которых особенно необходимо иметь такой опыт, включающий в себя иррациональное, «серологическое» восприятие.
Теперь уже можно сделать некоторые гносеологические выводы о связи реакции Вассермана и сифилиса. Открытие (или изобретение) реакции Вассер-мана было уникальным историческим процессом, который не может быть обоснован ни логически, ни экспериментально. Реакция была разработана, несмотря на множество ошибок и благодаря социально-психологической мотивации, опираясь на коллективный опыт. С этой точки зрения, связь между реакцией Вассермана и сифилисом — несомненный факт — становится уникальным событием в истории мышления. Этот факт не может быть установлен каким бы то ни было отдельным экспериментом, для этого нужна широкая экспериментальная база, но еще важнее то, что здесь действует определенный стиль мышления, который строится на фундаменте предшествующего знания, на множестве удачных и неудачных экспериментов, длительной выучки и воспитания, и, наконец, что наиболее важно в гносеологическом отношении, этот факт требует многочисленных адаптации и трансформаций понятий.
Реакция Вассермана, с этой точки зрения, может рассматриваться как решение следующей проблемы: «Как можно определить понятие сифилиса и как сделать анализ крови, чтобы после накопления определенного опыта почти любой исследователь мог практически продемонстрировать связь между первым и вторым!» Очевидно, что уже в такой постановке проблемы обнаруживается коллективный характер познания. Ведь для того чтобы обрести необходимый опыт, надо сопоставить свою работу с тем, как работают другие исследователи; необходимо также поддерживать связь с традиционными, еще несовершенными понятиями сифилиса и анализа крови. Фактическая связь между сифилисом и реакцией Вассермана — это такое решение проблемы, которое при определенных условиях обеспечивает при минимуме произвола мышления максимум мыслительного принуждения. Таким образом, этот факт является зависимым от стиля сигналом сопротивления мысли. Поскольку мыслительный коллектив является носителем стиля мышления, можно коротко определить его как сигнал сопротивления коллективного мышления (denkkollectives Widerstandsaviso).
Стиль мышления развивается целыми поколениями. Он становится чем-то обязательным для индивида, он определяет собой то, «о чем нельзя мыслить иначе». Поэтому целые эпохи живут в условиях определенных мыслительных ограничений. Еретики, которые не разделяют этой коллективной предрасположенности, рассматриваются этим коллективом как преступники, которых следует наказать. И так продолжается до тех пор, пока не изменится настрой, не возникнут новый стиль мышления и иные оценки.
Но всегда что-то остается от всякого стиля мышления. Во-первых, небольшие отдельные сообщества сохраняют старый стиль в неизменности. Еще и сегодня встречаются астрологи и маги, чудаки, которые либо сливаются с низшими, непросвещенными, социальными классами, либо становятся шарлатанами, ибо они не разделяют общий мыслительный настрой, господствующий в обществе. Во-вторых, в каждом стиле мышления всегда находятся следы многих исторически преходящих элементов, относящихся к иным стилям. Наверное, немного можно назвать новых понятий, которые не имели бы какой-либо связи с предшествующими стилями мышления. Чаще меняется только их окраска — подобно тому, как научное понятие силы выводится из обыденного понятия силы или новое понятие сифилиса из мистического. Так возникает историческая связь стилей мышления.
Например, можно проследить развитие понятия какого-либо инфекционного заболевания от примитивной веры в демона, далее через стадию представлений о миазмах болезни — к науке о болезнетворных возбудителях. Эта наука, как я сказал ранее, близка к исчерпанию своих потенций. Но пока она еще сильна, только одно единственное решение каждой конкретной проблемы может соответствовать стилю мышления. Такое решение, соответствующее стилю мышления, единственное возможное решение, называется истиной. Это не «относительная» или даже не «субъективная» истина в обычном значении этого слова. Она всегда или почти всегда полностью детерминирована каким-то стилем мышления.
///Не утерплю и замечу: если бы автор понял смысл высказывания «стиль порождает новый архетип» - ему удалось бы продвинуться дальше в представлениях о связи социального и индивидуального///
В сфере мышления сигнал сопротивления, противостоящий свободному произволу мышления, — это то, что называется фактом. К этому сигналу сопротивления следует добавить прилагательное «коллективно-мыслительный», поскольку факт имеет троякое отношение к мыслительному коллективу: (1) каждый факт должен лежать в сфере интеллектуальных интересов коллектива, поскольку сопротивление возможно только там, где есть целенаправленное движение; поэтому факты эстетики или правоведения часто не признаются таковыми учеными-естественниками; (2) сопротивление обязательно наличествует в мыслительном коллективе и навязывается каждому его члену наряду с формами, доступными непосредственному наблюдению. В процессах познания факт выступает как связь явлений, которая ни в коем случае не может быть нарушена в тех рамках, в которых мыслит данный коллектив. Эта связь и выступает как истина, для которой находятся логические и содержательные обоснования. (3) факт обязательно находит свое выражение в стиле мышления данного мыслительного коллектива. Понимаемый таким образом факт — сигнал сопротивления мыслительного коллектива — может быть выражен целым спектром выразительных средств: плачем ребенка, который ушибся, галлюцинацией больного и, наконец, системой научных понятий.
Мыслительный коллектив — это коллективный «носитель» стиля мышления. Понятие мыслительного коллектива, которое я использую для исследования социальной обусловленности мышления, не связано ни с какой определенной социальной группой, ни с каким социальным классом. Это, так сказать, функциональное понятие, подобное, скажем, понятию силового поля в физике. Мыслительный коллектив возникает уже тогда, когда двое или более собеседников обмениваются мыслями: это временный или случайный коллектив, множество которых постоянно возникает и распадается. В таких коллективах возникает особый настрой, который не мог бы возникнуть иначе ни у кого из его участников и который часто возникает вновь, когда на время расставшиеся лица опять встречаются.
Даже самая развитая научная система, обладающая оптимальной организованностью своих принципов, будет совершенно непонятной новичку, тогда как для специалиста она и убедительна, и выступает как единственно верный эталон мышления. Подобную ситуацию мы уже описали, когда речь шла о мыслительных границах серологии, в которые новичков вводят путем серии традиционного, а не «рационального» посвящения. Любое дидактическое введение поэтому действительно является «введением» в буквальном смысле, своего рода ненасильственным принуждением.
Органическая замкнутость каждого мыслительного сообщества сопровождается соответствующим стилю ограничением круга допустимых проблем. Многие проблемы отбрасываются как не заслуживающие внимания, незначительные или бессмысленные. Даже современное естествознание различает «реальные проблемы» и бесполезные «псевдопроблемы». Отсюда особая шкала оценок и специфический дефицит терпимости как общие характеристики всех замкнутых сообществ.
продолжение