— Я тут болтаю о пустяках, — пробормотал он после быстрого выступления о том, как подтвердить модели разума. Его речь состояла из отдельных коротких предложений.
Даже его внешность была странноватой. Большая, круглая голова казалась полностью лысой, но на самом деле на уши и затылок спадали светлые и прозрачные, как оптическое волокно, волосы. Он был подпоясан плетеным ремнем, который не только поддерживал брюки, но еще и сумку, и небольшой футляр для кусачек с заменяемыми насадками. С животиком и слегка азиатскими чертами лица он напоминал Будду, реинкарнированного в гиперактивного хакера.
Казалось, что Минский не может или просто не хочет долго находиться в одном и том же эмоциональном состоянии. Вначале, как и предсказывали, он оправдал свою репутацию ворчуна и архиредукциониста. Он выразил презрение к тем, кто сомневался, что компьютеры могут обладать сознанием. Сознание —
это тривиальный вопрос, сказал он.
— Я решил его, и я не понимаю, почему люди меня не слушают.
Сознание — это просто тип короткой памяти, «низкосортная система для ведения счетов». Компьютерные программы, такие как LISP, которые имеют свойства, помогающие восстановить их этапы обработки данных, «очень сознательны», более, чем люди с их жалко мелкими банками памяти.
...Один из исследователей, находившихся в комнате отдыха, заметив, что у него с Минским одинаковые кусачки, вынул свой инструмент из футляра и в мгновение ока поставил насадку на место.
— Защищайтесь! — воскликнул он.
Минский, улыбаясь, достал свое оружие. Он и тот, кто бросил ему вызов, несколько раз сделали выпады в сторону друг друга со своими кусачками, напоминая панков, практикующихся с выкидными ножами. Минский комментировал и разносторонность, и — важный для него момент — ограниченность кусачек: его собственные несколько раз зажали его во время маневров.
— А сами собой они могут разобраться? — спросил кто-то.
Минский и его коллега обменялись улыбкой понимающих друг друга людей при этой отсылке к фундаментальной проблеме роботехники.
Позднее, возвращаясь в кабинет Минского, мы встретили молодую кореянку на большом сроке беременности. Она писала диссертацию и должна была на следующей день сдавать устный экзамен.
— Нервничаете? — спросил Минский.
— Немного, — ответила она.
— Не следует, — сказал он и нежно приложился лбом к ее лбу, словно пытался передать ей часть своей силы.
Наблюдая за этой сценой, я понял, что существует несколько Минских.
Разнообразие является центральным во взгляде Минского на разум. В книге «Общество разума» (The Society of Mind, 1985) он утверждает, что мозг содержит много разных, высокоспециализированных структур, которые возникли, чтобы решать различные проблемы.
— У нас есть много видов обучающих машин, — объяснял он мне, — каждая из которых возникла для исправления технических недостатков или для адаптации других машин к проблемам мышления. Поэтому маловероятно, что мозг может быть сведен к определенному набору принципов или аксиом, «потому что мы имеем дело с реальным миром вместо математического, который определяется аксиомами».
Если искусственный интеллект не оправдал ранние прогнозы, сказал Минский, то это произошло потому, что современные исследователи уступили «зависти физики» — желанию свести сложности мозга к простым формулам. Такие исследователи, к неудовольствию Минского, не смогли внять его посланию о том, что разум имеет множество разных методов, помогающих справляться даже с единичной, относительно простой проблемой. Например, кто-то, у кого сломался телевизор, вначале, вероятно, рассмотрит проблему как чисто физическую. Он проверит, та ли программа включена или вставлена ли вилка в розетку. Если это не сработает, человек может попытаться отдать телевизор в ремонт, таким образом превратив проблему из физической в социальную — как найти кого-то, кто может починить телевизор быстро и дешево.
— Вот урок, который я не могу внушить этим людям, — сказал Минский о своих коллегах, занимающихся искусственным интеллектом. — Мне кажется, что проблема, которую мозг в большей или меньшей степени решил, — это как организовать различные методы для работы, когда отдельные методы слишком часто не срабатывают.
...Причина, по которой Минский освоил столько наук за время своей карьеры — он разбирается в математике, философии, физике, неврологии, роботехнике и информатике, а также написал несколько научно-фантастических книг, — заключается в том, что он научился наслаждаться «чувством неловкости», порождаемым тем, что приходится учить нечто новое.
— Это так стимулирует, когда ты не можешь что-то сделать. Это редкий опыт, который надо ценить. Он не продлится долго.
...Наша задача, по его мнению, не сохранить текущие условия, а развить, создать существа лучшие и более
разумные, чем мы.
Но Минский, что удивительно, был в затруднении относительно типа вопросов, в которых эти гениальные машины могут быть заинтересованы. Повторяя Дэниела Деннетта, Минский довольно нерешительно предположил, что машины могут попытаться понять себя по мере того, как они будут развиваться в более комплексные существа. Казалось, что он с гораздо большим энтузиазмом обсуждал возможность превращения человеческих личностей в компьютерные программы, которые затем можно ввести в машины.
Минский, несмотря на свою репутацию яростного редукциониста, на самом деле является антиредукционистом. В своем роде он даже больше романтик, чем Роджер Пенроуз. Пенроуз питает надежду, что разум может быть сведен до простой квазиквантовой хитрости. Минский настаивает, что никакое подобное сведение невозможно, потому что разнообразие — это суть разума, всех разумов, как людей, так и машин. Отвращение Минского к всецелой приверженности чему-то одному, простоте, отражает, я думаю, не только научное суждение, но и что-то более глубокое. Минский, как Пауль Фейерабенд, Дэвид Бом и другие великие романтики, кажется, боится Ответа, открытия, которое положит конец всем открытиям. К счастью для Минского, маловероятно, что такое открытие появится в неврологии, поскольку любая полезная теория разума, вероятно, будет ужасно сложна, как он понимает."
Хорген, Конец науки