Потом случилось так, что в монастырь этот попал новый монах. Был он весьма красив, горяч и предан Господу. Познания его были велики, он и сам прочел кое-что из трудов Философа, и знал комментарии к этим трудам, и сочинения отцов Церкви. Этот монах страстно и грозно проповедовал смирение и воздержание, подобающие монашескому сану. От проповедей его смущались простые братья этого монастыря, потому что были довольно ленивы и малограмотны, и не вполне крепка была их вера, коротали они век в монастыре так же, как их старшие братья проводили его в поле, в крестьянских трудах, или в дороге, погоняя осла - в трудах торговых. Новый монах завел обычай прогуливаться по единственной галерее монастыря, среди белых колонн, молясь и обдумывая всё новые аргументы во славу Божию. Проходящих мимо монахов он наставлял в правилах, обязательных для лиц духовного звания, учил молитвам и рассказывал Писание.
Невзирая на эти его заботы, нельзя сказать, чтобы братия его любила. Скорее, даже совсем наоборот. Ещё более осложнились его отношения с другими монахами, когда к страстной проповеди его присоединилась мирская слава. У знатных донн, живущих в родовых замках и даже в самой столице, появилась мода - отправляться на богомолье в далекий монастырь, к молодому красивому проповеднику, который так грозно сверкал синими очами, обличая грехи, что прихожанки падали в обморок. Крутая тропа, ведущая в монастырь, теперь была не безлюдна - небольшие караваны мулов доставляли наверх знатных дам с их прислугой и охраной, которая разбивала лагерь под монастырской стеной.
Пришедшие с молодым проповедником многолюдие, известность и беспокойство очень не нравились монахам. Иной, заспавшись в келье, пытался незаметно проскользнуть в трапезную, но попадался ему на пути неистовый проповедник - и вот изволь час, а то и более, слушать новые аргументы, которыми можно поддержать одну точку зрения против другой. Монахи ворчали, отворачивались, но сделать ничего не могли, так что монах этот продолжал своё житьё в монастыре, и по-прежнему красивые знатные прихожанки стремились к нему за отпущением грехов и наставлением. Не раз в своих молитвах этот монах жаловался на братию, что - неграмотны, нелюбопытны, холодна их вера и не заботят их духовные битвы, которые должен вести во славу Господа в сердце своем и в разуме истинный христианин. А трое из братии, озлобленные талантами этого монаха, славой его, предпочтениями, ему оказываемыми, и надоедливым его просвещением, дошли даже и до того, что делали ему небольшие подлости, которые приняты в монастырях, а человеку светскому их даже и объяснить затруднительно. Эти трое особенно негодовали на принуждение, которое испытывали со стороны более образованного и славного собрата: слушать его наставления и даже видеть его молитвенное усердие.
Затем дни этих людей подошли к концу и прежние недовольства отошли в прошлое.
Через тысячу лет, а может быть, даже и больше, вновь родились эти люди в совсем другой стране, о которой прежде и не слыхивали - далеко на востоке от знойной Испании. Жизнь свела их вместе в одной школе и в одном классе. И так случилось, что независимо от каких-то провинностей и детских обид, как-то само собой дети, которые ранее были теми простыми монахами, стали преследовать того ребенка, который ранее был горячим проповедником. Несколько лет он был замкнут с ними в одном кругу - школа служила той стеной, за которую ранее не могли выбраться братья в монастыре. И дети дразнили, били и преследовали мальчишку, придумывая себе всё новые причины, а если посмотреть - так и вовсе без причин, но с большой жестокостью. Продолжалось это несколько лет, пока не окончилась школа, так как всё когда-нибудь кончается, так или эдак.
Может быть, в этой истории нет ничего интересного, потому что речь в ней идёт о мелкой зависти, мелком хвастовстве и мелкой злобе. Из них вырастает, как кажется, лишь то же самое - пустым удвоеньем в пруде отражаются лодка, причал и кустарник. Но всё же следует знать, что простым удвоением обернулась эта история лишь для того, кто ранее был синеглазым монахом, смущавшим горячностью обличений знатных дам и вызывавшем зависть у простоватой братии. Он получил образ тех чувств, что распространял вокруг себя. Изнутри это было опытом оставленности и одиночества, которого он не испытал в том отдаленном монастыре.
А для других участников та же история обернулась совсем иначе. Иные из преследователей заскучали своей ролью и через год-два оставили издевательства. Нашлись те, кому это было лишь развлечением в тягостном, пропитанным школой детстве. А были, кому - нравилось. И после окончания школы жизни продолжились с той логикой, которой называют логикой характера, а иные - логикой судьбы. Трое учеников особенно рьяно преследовали отверженного. Один из них, едва окончив школу, покончил с собой - в приступе пьяной злобы он повесился. Другой через некоторое время стал директором ресторана и в одну несчастную ночь был выброшен неизвестными в окно своего кабинета. Тело увезли с асфальта, ресторан сменил владельца. А третий многие годы осатанело спивался и умер в тягостных мучениях, не дожив и до сорока, когда не выдержала печень.
Далее эта история, конечно, продолжилась - да вот беда, не знаю, как. Рассказал мне её один знакомый, для которого она была результатом долгих изысканий, однако рассказал он не всё, обиженный, кажется, недостаточной моей внимательностью. Но, конечно, история как-то продолжилась, так же, как всё на свете продолжается.