Иванов-Петров

Для Лавуазье язык служил инструментом, подобным приборам в лаборатории. Эти риторические технологии использовались в том числе и как демонстративный дискурс: для отличения своих от чужих. Язык служил цели сохранения высокого профессионального стандарта в химии. Лавуазье ориентировался на философию Кондильяка. Тот предложил проект аналитического языка. Связывание простых идей, манипулирование простыми значениями и пр. Лавуазье развивал химическую номенклатуру именно в этом направлении. Оппоненты Лавуазье в Англии, Пристли и др., отказались от нового языка и использовали обыденный язык, который они рассматривали как способ создания свободного сообщества ученых. Обвиняли Лавуазье, что его не понимают ширнармассы, его язык служит интересам секты. Keir отмечал: мы не можем использовать язык новой номенклатуры без того, чтобы не начать думать так же, как автор этого языка.
В конце концов новый язык был всё же принят - сначала некоторыми британскими химиками, потом и большей частью сообщества. Хотя многие задавались вопросом, такова ли ценность сообщаемых Лавуазье фактов, чтобы из-за них запоминать и применять эту новую терминологию. Но были и попытки интерпретировать экспериментальные факты на собственном языке британских химиков – William Nicholson, William Higgins. Было сделано заключение, что полностью конвертировать в привычных британским химикам язык этот новый язык сил прямой причинности – не удается.
Jan Golinsky. Making natural Knowledge. 1998. Cambridge Univ.Press.
--------------
Игры в новый язык науки всегда проходят довольно однотипно, но всё же занятно видеть, что и у химиков всё происходило точно так же. Ну и отдельно - тема влияния философов на учёных. На ботаников: Дж. Рей - Локк, Турнефор - Декарт.

Читаю воспоминания о поэтах серебряного века. Основное впечатление, конечно, не от тех, кого вспоминают - для получения впечатления именно от них лучше смотреть их стихи - а от самого жанра, песочно-блеклой печальной прозы, независимой от автора. Дело в том, что пишут-то люди уже в 60-х годах, пишут о 1900-х, 1910-х, когда они были молоды, здоровы, талантливы, глупы, веселы, вокруг запросто ходили исторические личности... И они смотрят сквозь полвека, сквозь революции и две мировых войны в это время - и там с первых же строк ощущается этот двадцатый век, который лежит меж вспоминающим и вспоминаемым.

Когда мне было 15 лет, я пристал к своей бабушке - очень мне стало интересно про предков, род - кто когда как жил. Бабушка с большим достоинством сносила мои попытки побыстрее добраться до сути и в течении желательно пяти минут получить квинэссенцию жизни нескольких десятков людей... Отвечала какими-то слишком закруглёнными фразами, и тогда я чётко поставил задачу: Бабушка, ты знаешь, что стало с ... и я назвал несколько фамилий семей - о которых слышал, одного из дедушек, семью его сестры и т.п. Ты знаешь? - спросил я. Бабушка несколько растерялась, но ответила мне с большой уверенностью: конечно, знаю. Они все умерли.

Ну вот.