Иванов-Петров

"Всеобщая подозрительность. После Реформации скептицизм стал универсальным умонастроением. Этому способствовала протестантская концепция: действительные чудеса закончились после 500 г. н. э.; современные чудеса есть дело Антихриста — римской церкви во главе с папой. Но четких критериев разделения истины и лжи не было. Взамен протестанты культивировали подозрение ко всему внешнему — ритуалам католицизма и театру. Внешнее — значит неподлинное. А эпоха религиозных войн показала: обман влечет за собой серьезные культурно-религиозные последствия. Поэтому истина есть главная
социальная ценность.

Эта установка воплотила тягу образованных слоев города к социальному, психологическому и культурному размежеванию с плебсом. Простолюдин не способен использовать разум для абстрагирования от чувственно воспринимаемых явлений. Попадает в лапы шарлатанов, колдунов, знахарей, священников, торговцев индульгенциями. Для борьбы с ними и понимания естественного хода вещей надо изучать Библию: «Познание тайн Природы представлялось единственным морально достоверным способом избежать обмана и заблуждений относительно сущности тех или иных явлений» (с. 84). Дискуссии о природе чуда требовали определить статус свидетеля и принципы доказательства подлинности чуда. Так теологическая и натурфилософская
полемика переплелась с юриспруденцией.

Юридическое самосознание натурфилософского дискурса. Отцы-основатели Royal Society в сочинениях и дискуссиях использовали юридические термины, аналогии и метафоры. Методология, концепция и приемы установления научных фактов заимствованы из юриспруденции и перенесены в экспериментальную науку. С учетом особенностей английского права6 большинство юристов отмечали большую достоверность выводов на основе прецедентного права по сравнению с заключениями на основе римского права. В первом случае судьи опирались на исторический опыт и меньше зависели от универсальных норм. При обнаружении пригодности (непригодности) законов долгий опыт предпочтительнее суждений мудрейших людей. Чистый разум склонен к произволу, неопределенности, спекуляции и не опирается на реальные проблемы, связанные с принятием юридических решений. В условиях Англии ХVII в. эти посылки привели к постепенному затуханию войны с ведьмами и отмене пыток. Английские суды оправдывали значительное число обвиняемых, объявляя их жертвами истерии, галлюцинации и обмана, поскольку находили естественные объяснения ведовских действий.

Приемы Common Law начали использоваться в научной методологии в виде следующих принципов: при изучении природы одних доводов разума недостаточно; понятие опыта играло главную роль в оправдании экспериментального способа получения знания; естествознание и обществознание опираются на одни принципы поиска истины; в обоих случаях разум и чувства — ненадежные помощники; природные (и социальные) факты надо устанавливать путем свидетельских показаний, оценивать на основе квази-юридических критериев в терминах возможности, компетентности и доказательности. Эта модель заимствована натуралистами."( Collapse )

Я привык общаться с людьми, рвущими обыденность в тряпки.

Тут, конечно, всё надо пояснять. Речь не о сумасшедших и алкоголиках - эти более чем обыденны. И не о богеме - когда-то давно я немного, самым краешком посмотрел, и у меня осталось впечатление, что богема чрезвычайно обыденна. Речь о выдающихся людях. И пояснение про "привык". Конечно, вовсе не в том дело, что я так устроился, что окружен исключительно выдающимися людьми. Просто кроме них, прочее в счет не идет.

Получается так потому, что с людьми невыдающимися общаться не удается - они мало что понимают, и объяснить им ничего нельзя. Это видно и в сетевом общении, но причины, конечно, не в сети - это отображение реальных особенностей говорящих. Самой обыденной является следующая ситуация. К примеру, я нечто высказываю, какую-то мысль, вроде - движется от точки А в точку Б через С, потому что напрямую не пройти. Собеседник - а невыдающиеся люди очень часто наделены весьма острым умом - начинает опровергать, говорить, что кратчайшее расстояние из А в Б - прямая (победоносный взгляд), что мое высказывание ошибочно. Ему указываешь на препятствие - в физическом мире это будет стенка, тут нет прохода, надо шаг влево и тогда можно свободно пройти - он не видит, на что ему указывают, у него нет этого мыслительного опыта, он руководствуется абстракциями - что прямая есть кратчайший путь и прочие какие-то вещи. И дело не в том, что он "вообще" не прав - просто по данному вопросу он морозит глупости, и ничего ему объяснить нельзя - если не взяться (при его полном согласии) читать ему многочасовые лекции, как в этом месте устроена вселенная - что дверь левее. И, как показывает опыт Галилея, большинство собеседников наотрез отказывает подойти и пощупать, раз уж не видят, где именно в стене проход - предпочитают, чтобы их убедили словами в том, что поддается лишь опытному познанию.

Поэтому вместо общения обыкновенно приходится просто молчать - ну что можно говорить, человеку нечто предъявляешь, он отзывается - и ясно, что можно не продолжать, это его дела. Пусть себе. Поэтому, собственно, при всей редкости людей выдающихся, общаться удается только с ними.

Здесь важно, что выдающимися люди могут быть не только умом. В том и дело, что ум - несколько переоцененная способность, ум как способность быстрого комбинирования элементарных понятий, обобщений и дедукций - довольно беспомощная штука. Главным образом тем, что - мертвая. Как труп, этот ум разлагается очень быстро, как только его покидают иные способности, только и дающие ему жить. И как раз умных людей, очень умных - весьма много, а выдающихся мало. Выдающиеся способны понимать - да, иногда стоит труда, но поймут - про путь от А к Б - не умом поймут, так иначе. Кто-то почувствует, кто-то имеет такой опыт: сам ходил, знает - да, дверь левее, скажет: верно. И добавит: там еще ступенька перед ней, не споткнитесь. Я иду, вижу - в самом деле, ступенька. Спасибо, помог человек.

Поэтому разговаривать можно и не только с людьми выдающегося именно ума - иной человек умом обычный умный, но имеет какие-то выдающиеся способности - чувствования, понимания, умозрения или еще чего, мало ли способностей, их и перечислять незачем. поскольку каждый выдающийся человек сам изобретает свои способности. Этим и отличается - только про обыденных можно легко сказать, способности чего у них имеются. А любой выдающийся человек создает свои способности под себя, своими силами - и, по сути, у него способности - это имя собственное, а не нарицательное, так что лишь от безъязычия их можно как-то там именовать. Прямее говорить, что он имеет способности по своему имени - но это уж кто же поймет, если не знаком. Тут опыт нужен.

А обыденность они рвут в тряпки не по снобизму какому и не по умыслу - просто это так получается, что вокруг них она не удерживается, разрывается. Это создает очень сильное впечатление, которое трудно забыть - и потом не хочется как-то снижать уровень, возвращаться. Разумеется, человек просто разговаривает, а не по столам голый скачет, что как раз было бы скучнейшей обыденностью. Всякий раз, создавая свои способности и тем самым себя, человек таким вот образом искажает вокруг себя течение жизни - правильнее, конечно, сказать - выпрямляет, - что вокруг него создается остров замечательности. Обыденность отступает, и там можно поговорить, что-то понять и что-то высказать.

Говорю, конечно, потому, что вчера как раз повезло поговорить с выдающимся человеком. Можно, конечно, сказать, что это - человек выдающегося ума, но понимания тут не добыть, не в этом даже дело. И приятно было ощутить, как без задержки, сразу, с места - человек проникал в незнакомые ему ходы мыслей, узнавал хоженые повороты, понимал. И даже попадая в места незнакомые, быстро ориентировался - куда мы попадем, если пройдем этой самой предложенной дверью, что чуть левее, через веранду и в сад - ну конечно, в сад.

Наблюдение. Касается оно двух литераторов, но начать придется с одной не очень аппетитной подробности: человек очень плохо замечает свой запах, только чужой запах ему внятен, а свой - мало заметен.

Есть два выдающихся человека, оба - поэты, философы, публицисты, с ярким публицистическим темпераментом. Они даже в некотором роде современники, но не так долго.

Дело вот в чем. Каждый из них - яркий, запоминающийся человек, сатирик, лирический поэт, оригинальный философ, но не из самых знаменитых. Если вглядываться в одного из них со всей симпатией, с уважением, с пониманием глубины этой личности - то при взгляде на другого будет возникать ощущение затхлости, духоты, какой-то духовной ограниченности. Повторю - это симметрично, то есть потом можно с пониманием глубины личности и уважением к таланту, с любовью поглядеть на другого - и тогда первый неизбежно окажется духовно-узким, каким-то фундаментально ограниченным человеком.

Речь не о каких-то специально-конкурирующих людях, вроде Толстого и Достоевского, потому что есть любители того, есть другого, а многие любят обоих вместе - нет, эти два моих литератора, как кажется, никогда и не были сравнены, они не соперники, никто и не думает о них рядом и вместе, и - насколько я понимаю - никому они одновременно не нравятся. При некотором усилии один человек может, переводя симпатию, ощущать себя близким то к одному, то к другому, но одновременно они нравиться не могут.

Мне кажется, это весьма знаменательная пара, обратно симметричная пара мыслителей. Дело вовсе не в том, чтобы поделить всех на лагеря, кому кто нравится, нет. В них есть нечто специфическое, что делает это сопоставление проявлением некоторого закона. То, из чего они пришли, сопоставляется именно так - одно видно из другого как духота, духовная ограниченность.

Это Генрих Гейне и Владимир Соловьев