philtrius просил меня высказаться об этой книге. Это очень нелегкое занятие. Сразу скажу: к мыслям Страхова я отношусь с очень большой симпатией, они мне очень нравятся, во многом я думал таким же образом по поводу разных проблем. Правда, так я думал давно, когда читал эту книгу на четвертом курсе.Однако эти симпатии и согласие дают очень мало понимания. Я расскажу фантастическую историю. Допустим, где-то во II-III в. жил человек, ревностно относящийся к христианскому учению. Я не знаю, где он жил - на западе среди кельтов, в древней Массилии, или в Афинах, или в Александрии. Он много путешествовал, встречался с разными учителями, жил в разных христианских общинах, и выработал свои взгляды, которые, согласно тому опыту, который он получил, следует назвать истинно-христианскими. Потом у него появились ученики, люди, с доверием относившиеся к его духовному опыту, и он учил их понимать христианство так, как это ему казалось верным.
Потом, следуя обыкновениям, он скончался, а ученики его стали учить других. И вот я фантазирую, что какой-то способ перенес его в другое время. Пусть это будет «метемпсихоз» - отчего не назвать фантастическое допущение этим словом, это ничуть не хуже сигма-д-деритринитации. Чуть менее чем через 2000 лет тот христианин вошел в сознание, оглянулся и увидел дело христианства. Он был разбит, уничтожен, сильнейшее отчаяние завладело им. То, что называлось христианством, было по сути предательством по отношению к тому, что он понимал тогда, в первые века. Таким было господствующее понимание; были и различные разночтения, секты и ереси, но все они были столь далеки от того, что он понимал под христианством, что для него это были незначительные вариации, не дающие истинного пути. Мир будущего оказался обманут, вся история подобна стреле, пролетевшей мимо мишени. Он ведь помнил, он знал, каким все должно было быть – и вот перед ним жесточайший обман.
И этот человек проследил судьбы своих учеников. Только те, что предали его учение, смогли наладить свою жизнь и встроиться в дальнейшее людское общежитие, а все, кто верно понимал когда-то его уроки, - оказались пострадавшими, они либо погибли за свою веру, либо не имели никакого успеха, были гонимы и прожили жизнь в несчастьях, противопоставленные современному им обществу. Этот человек понял, что погубил своих учеников – он учил их тому, что привело их к несчастной жизни. Его уроки оказались противоречащими ходу жизни и истории.
Причем при взгляде назад кажется, что все было закономерно, а человек этот просто ошибался, не принял во внимание то и это… Он кажется «допустимым вариантом», его можно похлопать по плечу и сказать, чтобы не расстраивался, не все так трагично, мол, и сейчас есть настоящие христиане. Важно, что оттуда, от начала к концу, от его жизни в будущее – такой возможности нет: это падение и предательство, христианство провалилось в истории.
Книга Страхова написана в то время, когда в естественных науках властвовало еще то умственное направление, которое можно назвать «философией сравнительной анатомии». Страхов был идеалистом, он считал, что наука призвана создавать верные мысли о действительности, полагал пользу от науки делом второстепенным, считал своими врагами сторонников механической философии и жаловался на засилье вокруг «яростного тупоумия» - так он называл людей, которые сводили все существующее под ярлыки причины и действия.
Страхов жил в окружении тех же мыслительных сил, что и мы сейчас. Когда он говорит о крупных естествоиспытателях механического направления, вместо известных современных имен (каких-нибудь генетиков или Докинза) он говорит о Шлейдене. Когда он говорит о возможностях понимания развития органического мира, он вместо современных имен кладистов, каких-нибудь Хеннига или Плэтника или – до них – Геккеля, он называет имя Кильмейера, который в конце XVIII в. высказал идеи, потом преобразившиеся в филогенетику. То есть те же самые ходы мысли иногда пытаются провести и сейчас, в нужных местах подставляя более современные примеры.
Для Страхова главное именно проведение определенных мыслей, высказывание определенного мировоззрения, и он рад успехам естественных наук, поскольку они, с его точки зрения, позволяют подтвердить верность этих мыслей. Не так важно, какова эта «натурфилософия» Страхова (это в основном Кант) – важнее, что Страхов во главу угла ставит ценности познания, образ мыслей, а факты естественных наук – это хлебные крошки, которые позволяют человеку подойти к ценным мыслям. И естественные науки высыпают перед человеком очень много крошек, и Страхов радостно показывает, как дорожки крошек ведут к глубоким мыслительным истинам.
И Страхов жалуется на «общее мнение» и множество естествоиспытателей, которые мыслят не так, как он считает правильным, которые мыслят неуклюже, механически, которые занимаются самыми пустыми делами – например, собирают сухие хлебные крошки ради самих крошек, как запасной пищевой продукт или наполнитель для подушек: ради «пользы». Страхов выражает уверенность, что благодаря успехам естественных наук симпатичные ему взгляды победят. Страхов почти 10 лет учил в школе учеников естественным наукам, и пытался привить им верный взгляд на развитие естествознания.
И вот прошло время, и можно видеть, верно ли мыслил Страхов о развитии естественных наук. Обычно об ученых прошлого говорят что либо ученый ошибся, либо был прав, то есть если бы он знал факты, которые появились потом, его теория бы устояла и привела к более современной теории. Страхов не просто ошибся и не просто был прав – он антагонист того развития науки, которое реально произошло. Неверно говорить, что он ошибался – он сознательный противник того, как реально развивалась и продолжает развиваться современная наука. Он попытался выстроить иное понимание имеющихся фактов (не он один, но здесь не место указывать все имена, рядом с которыми стоял Страхов скорее как публицист, чем как исследователь).
Ученики Страхова – если такие были, если были люди, которые ему поверили и стали действовать в естественных науках исходя из изложенного Страховым мировоззрения – стали бы противниками не просто современного им научного сообщества (в социологическом смысле, то есть – остались бы без карьеры и, возможно, были бы на очень низких позициях в социальном плане); они бы идейно противостояли всему современному естествознанию.
Дополнительный аспект этой истории: вынужденность движений. Если бы (согласно изложенной выше фантастической истории) Страхов бы воскрес и мог наблюдать судьбы учеников и развитие естествознания, он увидел бы, из каких именно мест его собственного мировоззрения развивалось то, что он считал глубоко неправильным и с чем враждовал. Дело гораздо трагичнее и сложнее, чем простое несогласие. Мол, вот Страхов думал эдак, а наука вся целиком пошла в другую сторону. Нет, все сложнее. Страхов имел некую систему мыслей, которая была не его индивидуальной ошибкой, а одним из вариантов «верного» в начале XIX в. мировоззрения сравнительной анатомии, это был мейнстрим, так думали величайшие ученые. А потом прошло несколько революций – дарвиновская; классической генетики; популяционной генетики; кладистическая; молекулярной генетики. На каждом этапе траектория «идеала», который представлялся Страхову, несколько изменялась. Под давлением фактов, под влиянием господствующих привычек мышления (того самого «яростного тупоумия»), из-за того, что внимание обращалось в первую очередь на одни вещи, а не на другие, из-за того, что очередность открытий и тем самым способ их понимания были такими вот, а не иными. То есть – из самого мировоззрения Страхова постепенно выростала противоположность, с которой он сражался.
Иначе говоря: мысль Страхова оказалась слишком слабой, он не смог выстроить мировоззрение, которое хотя бы идейно противостояло развитию современного естествознания. Он сам (если бы был жив) вынужден был бы (если б был честен, конечно) сдавать позицию за позицией и принимать взгляды, которые ему изначально были совершенно чужды. Может быть, что-нибудь в остатке от «старого» Страхова и осталось бы, но не так много. А в социальном смысле, в смысле учеников, в смысле возможности вести научную деятельность с этим мировоззрением – крайне мало.
Беда в том, что Страхов искренне был предан науке, естествознанию, и пытался мыслить о науке самым сильным образом, каким мог, пытался выстроить интеллектуальный идеал научной деятельности. При взгляде от нас в середину XIX в. легко можно сказать, что Страхов излагал идеи Гете, Сент-Илера, пытался соединить сравнительную анатомию с систематикой, решал крупные теоретические задачи своего времени, хотя, конечно, после публикации трудов Дарвина все эти задачи отошли на периферию, внимание научного сообщество стало занято иными проблемами. Многие идеи Страхова и сегодня можно считать достойными внимания научными программами – пусть они обозначены иными именами (например, его идею создания систематики частей, разделения на таксоны и ранги всех имеющихся вариантов строения, создания систематики для частей целого).
На каждом этапе движения науки люди «проводят касательные», устраивают экстраполяции движения. Они как-то определили для себя мейнстрим, согласились с ним, или нашли ошибки и прикинули правильный вектор. И – поскольку наука в целом не ошибается – они знают, не просто уверены, а уверены гарантированно – что потом, в будущем, когда все разъяснится, все обязательно будет понято так, как они вот сейчас поняли. Конечно, взгляды разные, и разные ученые уверены в разном. Но тут уж обычная игра – прав-виноват, ошибся-угадал.
Со Страховым, как мне кажется, случай, показывающий, насколько все сложнее. Да, он экстраполировал некоторые тенденции мысли, а дело пошло не так. И тут оговорки, оговорки… До сих пор есть авторы, печатающиеся в рейтинговых журналах, которые думают примерно так же, как это делал Страхов. И таких многие десятки в разных областях. Есть статьи теоретические, есть с попытками экспериментальных обоснований. Это есть. И можно видеть дело так, что тут речь вообще о трактовках, о понимании – какие ряды мысль будет выстраивать из экспериментальных результатов, а какие откажется выстраивать. То есть, может быть, даже и не совсем чтобы уж ошибся… Или, скажем, не все до сих пор уверены, что ход его мыслей неверен, многие все еще подставляют плечо. Но большинство идет в другую сторону. Может быть, его можно будет «встроить» в какой-то вариант… Скажем, вся идеология эво-дево – это попытка таких вот страховых встроить в мейнстрим, сделать из «ереси» допустимый тип рассуждений.
Этот успокоительный взгляд возможен только «навыворот», от нас к бывшему уже Страхову. От него к нам – не получится: это будет ужас. То, что Страхов считал высочайшим интеллектуальным достижением человечества, наука, естествознание – пошло, с его точки зрения, неверным путем и предало все, что он считал целью познания. И сил выдержать мысли этой «науки навыворот» у Страхова нет: он вынужден был бы принять своих врагов. Он не смог бы противостоять и остаться хотя бы инакомыслящим. Это, наверное, страшнее всего.
Завершает книгу Страхова глава о месте естественных наук в школьном образовании. Мысль Страхова в том, чтобы давать не упрощенные образы готовых открытий, отчего учебники становятся упрощенными и ложными, а – учить юношество составлять новые понятия, чему, по мысли Страхова, посвящены и естественные науки в целом. В таком понимании естественные науки в школе могут встать рядом с древними языками и математикой, которые не переупрощены, а вполне действенны.
Чтобы говорить об этом образовательном идеале Страхова, надо взглянуть на то, в чем он ошибается. Нет, не в тех его ошибках против современного состояния знаний – это слишком легко, найти, в чем укорить натуралиста, взгляды которого сложились в додарвиновскую эпоху. Речь о других ошибках, или, если угодно, о слабости: о том, что не позволило бы взглядам Страхова выстоять еще сто-сто пятьдесят лет, о том, почему он вынужден бы был уступить своим идейным противникам, механистам с их яростным тупоумием. Тут настоящая слабость Страхова: он не смог бы остаться верным сам себе, его взгляды бы рухнули. И тут – следующая ступень, говорить об этом в оценке книги Страхова уже избыточно. Можно сказать лишь совсем кратко: Страхов смог понять роль мыслей и чувств в идеале науки, но у него не хватило сил дойти до действий и деятельности, которая руководима этими мыслями и чувствами, он смог подняться до идеала «формирования понятий», но не сделал еще один, крайне трудный шаг – о формировании человека, который умеет формировать понятия.
Упрощая в столь нелюбимой Страховым манере, - его предложение о преподавании естественных наук в школе со своими аргументами провалилось туда же, куда и сам идеал Страхова. Естественные науки – не то, что он себе о них думал, и если пытаться сделать «по Страхову», получится всего лишь фантастика. Этому не устоять перед яростным тупоумием.
Нам привычен выворотный взгляд, позволяющий нам чувствовать себя умными, прогрессивными, окружающее – обнадеживающим, благорасположенным, правильным. Это мы смотрим назад.
А взгляд вперед дает несколько иной эффект. Ветер в лицо, глаза сечет немилосердно, и как в этом мраке найти дорогу – кто же скажет.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →