КСРК (с. 845) описывает концепт «Святое». По мнению автора, это производный концепт от более глубинного концепта «Святые». Далее говорится об отделении мира богов от мира людей и возникновением в этой связи понятия «святое». Святое – всегда часть оппозиции, не самостоятельное понятие, оно всегда требует двойника, пары. В русском языке и в русской культуре таким двойником к концепту «Святое» служит концепт «Скверна». Автор выстраивает такой ряд понятий: святое (божественное вне людей) – сакральное (связанное с миром людей, но для них запретное) – скверна. В этом ряду элемент «сакральное» подвижен, может смещаться к тому или иному полюсу. В греческой и латинской культурах «сакральное» теснее связано со «Святым», а в русской культуре – со «Скверной». В силу этого русская культура приобретает более сильно выраженный дуалистический характер.
ССК (с. 446) описывает концепт «Сакральное» (отдельной статьи для «святого» нет). Сакральное противопоставляется «профанному», сакральное – это запрещенное. Статья словаря выстроена так, что в самом ее начале утверждается: мысль о сакральном введена в культурологию Э. Дюркгеймом, и в христианскую теологию пришла из социологии религии. Церковь – это специальный «институт сакрального». Так называемое «сакральное» сосредоточено в отдельных местах (храмы, места паломничества), эти сакральные места защищены от святотатства каноническим правом. Далее говорится, что имеется целая иерархия сакрального, например, иерархия таинств культа, иерархия святых, их мощей и т.д. В конце статьи сообщается, что общая тенденция в развитии европейской истории – десакрализация мира. Однако сакральное, тем не менее, не исчезает, оно переходит в иные области культуры. В Новое время сакральности церкви противопоставляется сакральность короля, потом – нации. Патриотизм и национализм – это секуляризованные формы сакрального. Тем самым весь текст статьи устроен так, что является метатекстом, он повествует не о «самом сакральном», а о том, как это понятие представлено в культуре и в текстах, комментирующих эту культуру.
Итак, сами авторы словарей видят разницу в понятиях русской и западной культур в том, что сакральное в России ближе к скверне, на Западе – к святому; в России противопоставляется святое/ сакральное + скверное, на Западе – сакральное/ профанное. Но мы обратим внимание и еще на один аспект. Судя по «Русскому словарю», в России есть святое и скверное, это реалии, с которыми соотносится русская жизнь. Суля по «Западному словарю», сакральное – это скорее категория научного анализа культуры, культурологическое понятие, чем жизненная реальность.
Мир
Специальной статьи «Мир» в словаре нет, но есть подобная, называется она «Божий мир» (ССК, с. 51). Это – особая форма мира, ограничение открытого насилия. Институт Божьего мира появился вследствие деградации судебной власти. Церковь пыталась занять господствующие позиции в обществе и вводила особые правовые институты – Божий мир, Божие перемирие. Эти правила ограничивали насилие в определенных местах (монастыри, места паломничества), в некоторых случаях (против безоружных), в некоторые времена (церковные праздники) и т.д. Божий мир – это скрепленный условием духовных санкций со стороны церкви общественный договор. В дальнейшем эта форма правового действия значительно повлияла на развитие канонического и городского права.
Так выглядит мир западной средневековой культуры. Если же мы обратимся к статье «Мир» в Словаре русской культуры, то обнаружим, естественно, что под этим словом скрываются два связанных концепта – мир-вселенная и мир-согласие, или мир и мiр. Ю.С. Степанов замечает, что «особая черта русской культуры – в том, что она... сохраняет это совмещение <совмещение указанных двух концептов>, сменившееся в других европейских культурах более резким разделением» (КСРК, с. 86). Что же до смытой революционным напором разницы в правописании – мир и мiр – то Ю.С. Степанов говорит, что она издревле соблюдалась очень нечетко, и спокон веков в правильнописании этих слов путались, обычно выставляя «мир» как в случае «вселенной», так и в случае «согласия».
Вслед за разлиением двух смыслов – мира и мiра – статья рассматривает концепт «мира как обжитого пространства» (в очень широком контексте сопоставлений). Здесь сходятся концепты «место», «свой/ чужой», «жизнь, обсуждается структура мира – от «дна» (подземного мира) до вершины (мира заоблачного), а также «центр мира». Через концепт «свой/ чужой» («мир, где живут свои, обжитой мир») разговор переходит к вопросу о населении мира (КСРК, с. 113), через древние концепции мироздания – к появлению концепта «Мир-Вселенная, Универсум». Далее рассматривается вопрос о времени мира, и многие страницы посвящены разбору концепта «время». В целом «мир» - одна из самых крупных статей в словаре, и она идет первой вслед за вводными статьями. Тем самым концепт «мир» оказывается для русской культуры первичным, одним из самых глубоких, из него «растут» остальные смыслы и понятия.
Вот так выглядят сходные статьи о мире – в «Западном словаре» и в «Русском словаре». В одном – всюду правила, статуты, договор, установление, институции... Причем статья о мире имеет в ССК узкий смысл частного правового установления («божьего перемирия»), а в русском словаре, наоборот, право есть одно из отдаленных следствий существования мира.
Заключительные замечания
Идеи, слагающие две культуры (европейскую и русскую), во многом схожи, но есть и яркие противоречия. О сходстве мы особенно не говорим: чтобы говорить о сходстве, нужен третий член сравнения, нужно что-то чужое и дальнее обоим культурам: Китай, ислам или индейцы первобытные. Но нет у нас на индейцев в этой статье места, и нет никаких индейцев в словарях, так что и не будем о них говорить.
Итак, речь идет о различии словарей, различии культур. Вкратце напомним, как выглядят некоторые из оппозиций, заметных при сравнении словарей.
В Европе главное действующее лицо культуры – индивид (общины нет), хозяин, живущий в собственном доме, горожанин. В России центральной фигурой является крестьянин, общинник, живущий таким образом, что даже в «Словаре русской культуры» в статье о «Доме» нету дома.
Едва ли не основным изобретением Европы является город; Россия изобрела столь же уникальный социальный организм – деревенскую общину. Город – центр – малозначителен в России, и потому незначимой оказывается и граница. Россия означена Столицей и Провинцией; Запад, напротив, «поддерживает» категории Центра – в нем значим город и граница, или приграничная периферия.
Центральной категорией культурной жизни Запада является право. Описание западной культуры всюду следует законам формы. В России форма лишь становится, важнее оказывается внутренняя форма явления, его сущность, и не право, а правда. Право (закон) оказывается важным регулятивом и в Европе, и в России, но если в Европе закон почитают, держат «сторону закона», то в России закон служит обратным регулятивом действия: за закон следует преступить, действовать надлежит «с той стороны». Так устроены и описания культуры в соответствующих словарях: в ССК смысл подчинен соблюдению формы, в КСРК забота о соблюдении формы не может противостоять желанию эту форму разрушить – ради смысла.
Грех предстает на Западе как «система грехов», в России – как философия тоски и отчаяния. Вера на Западе есть конфессия, некая социальная институция, в России – непосредственно ощущаемое умонастроение. Индивидуальность – центральное и вместе с тем обыденное понятие западной культуры, а в России это понятие «высокое» до недостижимости. Эта разница культур проявляется даже в образах нечистой силы. Черт, бес, анчутка – наша нечистая сила, вредная, но юморная. Дьявол, Сатана – европейские демоны, деньгами деланные и серьезно ведущие мир к погибели.
Таких интересных оппозиций можно набрать и больше. Однако с самого начала мы предприняли этот анализ, это сравнение словарей, чтобы не только представить, насколько различны базовые установки двух культур, но и чтобы понять, как этим культурам говорить друг с другом, как понимать, какие особенности учитывать, даже когда речь идет об одних и тех же словах, понятиях, концептах. В самом деле, если при слове «закон» европеец благоговейно следует его указаниям, а русского неудержимо тянет преступить, и еще преступить, и посмотреть, как вообще это бывает и с той стороны, и с другой... Остается учитывать местные особенности. А кроме учета?
Бесформенность и формализм
Сама структура сравниваемых словарей выдает это противоположное отношение к форме в России и в Европе. В «Словаре русской культуры» подробно объясняется структура каждой словарной статьи, то есть в каждой статье дается конкретный план изложения данной статьи. Словарь переполнен перекрестными ссылками, отметками о том, что нечто можно найти в другом месте... Словарь показывает неустанную работу формы. Но в целом найти что-нибудь в нем довольно трудно – скажем, о времени говорится в статье «Время» и еще в статье «Мир». Действительно, концепты ведь связаны друг с другом, и «Двоеверие» расположено в разделе «Закон», а вовсе не в «Вере», потому что так устроены русские концепты... И потому концепты идут «гнездами», «Огонь и Вода» вместе с «Хлебом» и «Водкой», вместе идут «Страх», «Тоска», «Грех», «Блуд», «Грусть», «Печаль»... Содержательные оправдания именно такого расположения материала наличествуют в преизбытке, а вот формы – формы нет. Есть громада замысла и иногда соотнесенная с ней громада материала, форму же этому всему должен придать читатель. Форма «Русского словаря» вынесена из него и отнесена к деятельности внешнего (и необходимейшего) агента – читателя, со-творца, собеседника, который будет спорить с автором, не соглашаться, приводить свои соображения, через 147 страниц находить ответный аргумент, восхищенно чесать в потылице и восклицать что-то ёмкое, вроде «Ай же ты! вот ведь как оно... Таки все ж...». Можно сказать и иначе: форма – и форма сложнейшая – здесь строится, вдыхается в материал, и читатель застает это оформление в процессе и должен ему поспособствовать, по мере сил.
А «Словарь средневековой культуры» ничего не говорит о своей структуре, в предисловии сказано только о точке зрения, которая объединяет коллектив авторов. Само устройство словаря очень простое – статьи расположены по алфавиту. Здесь все просто и ясно: есть понятия культуры, есть автор, есть очерк, принадлежащий этому автору – очерк точный, конкретный, научный, так что пользователь осваивает содержание словаря легко, и все для него ясно. Жаль только, у этого словаря оглавления нет – но это, видимо, дань восточному происхождению «Словаря Запада».
Отметим – на случай возможного непонимания – более слабая причастность КСРК к миру форм вовсе не есть эллипсис простой мысли, что этот словарь интеллектуально слабее. Напротив: уровень интеллекта, потребный для чтения КСРК, много выше, чем для ССК. ССК – именно словарь, составленный специалистами высшего класса для просвещения тех, кто обращается за знаниями к словарю, для непрофессионалов. КСРК – совсем иной, это высоко интеллектуальный продукт, призванный вызывать своим содержанием размышления (глубокие) у интеллектуалов класса, близкого к авторскому. ССК написан «сверху вниз», от знающих – к незнающим, от учителей – к ученикам; а КСРК – написан «горизонтально», от высшего к высшему, и «низший»-необразованный в нем утонет, не разберется. В этом смысле это вовсе и не словарь, а монография-размышление, которой придан вид словаря; монография, стилизованная под словарь.
Основное противостояние двух культур, основная оппозиция, их разделяющая – это оппозиция бесформенность/форма.
Во множестве примеров из двух многосотстраничных книг всюду мы встречаем одну картину: на Западе мы встречаем мир деятельно вырабатываемых форм, ставших форм, форм, определяющих деятельность людей. Действительность Запада насквозь формальна – и вовсе не в «ругательном» смысле: люди и явления, слова и понятия имеют там оформленные лица, так что сразу можно понять, с чем ты сталкиваешься; мир формы дает одну из важнейших категорий европейской культуры – claritas, ясность. Стоит нам сдвинуться в мир русской культуры, как мы встречаем полную спутанность форм, их отсутствие, их неисполнимость и нереальность, их замысленную строгость, размытую несделанностью и непродуманностью. И это тоже вовсе не «плохо» – то есть плохо, только если мы признаем форму высшей ценностью. Однако, эта спутанность формы в России не является и достоинством; в России мы видим другие добродетели, но вот достоинства оформленности и ясности мы в России не найдем.
Не то что в России совсем не действует мир форм. Может быть, даже наоборот – в России формы очень деятельны, в Россию идет проникновение формы, непрерывное оформление явлений, но происходит это с трудом, мир формы не дается пока России, и она – не дается полностью миру форм. А на Западе – привычное мастеровитое обращение с формой, договор и право – это всем ремесленно знакомые инструменты, это – не проблема.
Россия учится работать с формой. Учится у Запада. То, что у нее получится – не обязательно та же форма, западная, может быть – и своя, даже наверное своя… Но работать с формой надо уметь. Ученик художника потом напишет свою картину, но пока он учится у учителя – не учителеву картину рисовать, а просто рисовать. Запад научился работать с формой, создавать ясный мир интеллектуальных форм. Запад научился производить эти формы естественно, как дыхание, для него не составляет проблемы оформить нечто, у него иной вопрос – что оформлять. Задача русской культуры – не в копировании конкретных форм, выработанных западной культурой для своих нужд, а обучение самому умению оформлять свое содержание.
В ССК (с. 13) сказано, что основной мотив средневековой западной культуры – взаимодействие христианства (католицизма) с народными верованиями, из чего и выросла культура Европы, прошедшая затем Ренессанс и Реформацию и сумевшая создать Новое время. Действительно, помимо города и рациональности, становления линейного времени купцов (того, которое деньги), помимо возникновения личности, в обоих словарях прослеживается еще один сквозной мотив – и здесь уже не скажешь, что это просто ряд противопоставлений. Основным мотивом средневековья было христианство и христианизация Европы. И для России, по мысли многих великих и славных, главным «мотивом» является христианство, православие. В Новое время мотив угас, заглушен иными ритмами, замечаем все реже. Так – и в Европе, и в России. Сменились времена, и теперь даже в «Русском словаре» лучше говорить о концепте «Вера» – отступить к последним рубежам. Уже не говорим, какая – но сама-то?! Ведь есть! или нету?..
В обоих словарях и культурах христианство и вера отходят на задний план. И возникает только один вопрос – уже не надежда: а каким образом в современных культурах можно верить? В «Словаре Запада» нет уже и вопроса, а есть такая принятая культурная форма – католицизм, «институт сакрального», организационная машина по выработке сакрального (подобно тому, как наука в ХХ веке стала машиной по выработке истины). В «Русском словаре» выражается иное: дело уже не в конфессии, а в христианстве, в вере. Прежняя жизнь этого концепта в культуре становится невозможной; вера становится не предметом «готовой формы», а предметом исканий; в «Русском словаре» рядом с Дамаскиным – Кьеркегор, и это – симптоматично?
Впрочем, читатель обоих словарей с большой вероятностью принадлежит к той обширной страте населения, для которой этот вопрос – о вере – и вовсе не осмыслен. Они думают, что они не верят. Для них вопрос можно перефразировать: каким образом в современной культуре что-либо можно знать? Возникает впечатление, что Европа уже дала ответ на этот вопрос, а Россия, таким ответом не удовлетворенная, ищет иной ответ. Что приятно, форма вопроса такова, что ответ не может быть частным: его можно найти для всех или ни для кого, а только для себя – не найдется.